По, Бодлер, Достоевский: Блеск и нищета национального гения

В романе «Братья Карамазовы» черт появляется в главе, которая так и называется – «Черт. Кошмар Ивана Федоровича». Достоевский сделал первые черновые наброски к этой главе в ночь с 16 на 17 июня 1880 г., на следующий день после своего письма, адресованного Юлии Абазе, в котором размышлял над природой фантастического у По[331]. Диалог Ивана с чертом – по сути, повтор в иной тональности разговоров Ивана со Смердяковым, в которых последний судит брата за соучастие в убийстве отца[332]. Смердяков «дразнит Ивана, мучает, издевается над ним точно так же, как дразнит, мучает и издевается над ним в кошмарном бреду черт»[333]. Манера его – ерническая, издевательская, развязно-небрежная – весьма похожа на ту, в которой черт говорит с философом в рассказе «Бон-Бон». Если Смердяков, по словам Я. Голосовкера, только «ставит тему», то «черт подхватывает и развивает ее, повторяя даже [его] слова и доводы»[334]. После самоубийства Смердякова черт словно выступает в качестве «дублера сошедшего со сцены актера»[335]. Смердяков, воспринявший слова Ивана как «руководство», пересказывает по-своему мучившую того мысль: «…коли Бога бесконечного нет, то и нет никакой добродетели, да и не надобно ее тогда вовсе»[336]. Черт, издеваясь над своим визави, повторяет – в самых разных вариациях – тот же аргумент. Так, он приводит рассуждения Ивана о «новых людях» из его сочинения «Геологический переворот»: «Раз человечество отречется поголовно от Бога… то само собою, без антропофагии, падет все прежнее мировоззрение и, главное, вся прежняя нравственность… так как Бога и бессмертия все-таки нет, то новому человеку позволительно стать человеко-богом…»[337].

Черт является одним из художественных воплощений двойника у Достоевского, но не только. «Он слишком индивидуален (умен, лукав, изворотлив), чтобы быть только двойником»[338]. Черт – Искуситель. Он соблазняет Ивана, как перед этим Иван соблазнял Алешу своей поэмой о Великом инквизиторе. По сути, вся эта глава представляет собой вариацию на тему «Легенды о Великом инквизиторе»[339]. Черт играет с Иваном, исполняя роль шута, надевает личину намеренной пошлости. Цель подобной стратегии, по мнению И.Л. Альми, – «противление тому соблазну демонического, которое широко разворачивало романтическое искусство»[340]. Как заметил американский исследователь Роберт Бэлнеп, черту в романе Достоевского «нужно было посрамить тот “страшный и умный дух самоуничтожения и небытия”, которого Великий инквизитор, следуя романтической традиции, брал себе в союзники»[341]. Неслучайно Достоевский представляет его не в виде Люцифера «с опаленными крыльями», а в виде «пошлого черта». Об этом же пишет и Диана Томпсон: «Достоевский лишил Иванова черта канонического облика, оставив только несколько типических деталей, служащих для установления необходимого по замыслу подобия, [что позволяет] ассоциировать Ивана и его идеи с дьявольским началом»[342]. С помощью подобного снижения образа писатель вел полемику с романтической традицией в русской литературе, подвергал осмеянию романтические клише, снижал «высокое» и возвышал «низкое».

Черт водит Ивана «попеременно между верой и безверием»[343]. Его ум пытается разрешить противоречие, сформулированное Кантом в одной из антиномий: «Бог есть» и «Бога нет». Если Бог существует, то есть и Бессмертие, и Вечность, и Моральный закон; а если Бога нет, то нет и Бессмертия, и Морального закона. Но поскольку ни то, ни другое нельзя доказать эмпирически, то остается лишь верить – или не верить – в их существование. В отличие от «демонического Ставрогина», который выбирает смерть, поскольку «не верует», Иван в конце концов выбирает признание своей вины (стало быть, признание того, что «не все дозволено»). Он идет в суд и называет себя соучастником убийства отца. Важно отметить, что последние слова, которые Иван произнес в суде, были свидетельством его победы над чертом: «Видите, слушайте меня: я ему сказал: не хочу молчать, а он про геологический переворот… глупости!»[344] Иначе говоря, Иван отрекается от своего сочинения, в котором утверждал, что если нет Бога, то все позволено. Неизвестно, признал ли он существование Бога, но очевидно, что существование морального закона он в конце концов признал. Таким образом, Иван преодолевает дьявольский соблазн и принимает страдание как наказание за «подлые мысли». Он вершит над собой суд совести, к чему его и подталкивал черт.