По, Бодлер, Достоевский: Блеск и нищета национального гения

Если в «Уильяме Уилсоне» дело доходит до реальной кровавой дуэли, то в «Двойнике» схватки двух Голядкиных скорее напоминают суетливые потасовки разобидевшихся школяров. Голядкин в сцене противостояния сжимает непонятно как очутившийся у него в руке перочинный ножичек, «как будто приготовляясь что-то скоблить им» (Д, 215). Сравним это банальное канцелярское орудие с клинком – оружием обуянного яростью Уилсона. Другой канцелярский предмет, перо, используется Голядкиным по такому же «дуэльному» назначению: «Теперь дело шло не о пассивной обороне какой-нибудь: пахнуло решительным, наступательным, и кто видел господина Голядкина в ту минуту, как он, краснея и едва сдерживая волнение свое, кольнул пером в чернильницу…» (Д, 218; курсив мой. – И.Г.). Замена колющего оружия на колюще-пишущее орудие весьма знаменательна. Как видим, весь голядкинский пыл ушел в письмо. Единственное продуктивное действие героя – кроме причитаний и бормотаний – это текстопорождение, которое и заменяет поступок. Тема дуэли отчетливее всего звучит в заключительном письме Голядкина двойнику: «Впрочем, пребываю готовым на услуги и – на пистолеты» (Д, 244; курсив мой – И.Г.). Никакие пистолеты так никогда и не появились, но атаки последовали. Так, Голядкин-первый во время разговора с Голядкиным-вторым в кофейной, «не в силах владеть собою, бросился наконец на него с очевидным намерением растерзать его и повершить с ним, таким образом, окончательно» (Д, 263; курсив мой. – И.Г.).

* * *

Следующий этап эстафеты доппельгангеров – вовсе не повесть Стивенсона о чудовище Джекиле-Хайде, которую обычно ставят в цепочку преемственности и которая, как уже было сказано, ошибочно квалифицируется как двойническая. Прямым наследником По и Достоевского в этом смысле надо считать Генри Джеймса с его знаменитым «Веселым уголком» (1908).

Отметим сразу, что если влияние искусства По на Достоевского постулировано самим русским классиком – в его знаменитом предисловии 1861 г., где он открыто выражает восхищение американцем, – то ответ на вопрос о воздействии По на Джеймса требует гораздо более весомого инструментария, так как последний подчеркивал свое открыто пренебрежительное отношение к американскому романтику[366]. Сравнение некоторых высказываний Джеймса о По свидетельствует о явно противоречивом отношении автора «Женского портрета» и «Поворота винта» к предшественнику. Так, в статье о Бодлере Джеймс категорически объявляет, что «восхищение По – верный признак низкого уровня развития»[367]. При этом он все же считает По «бо́льшим гением» по сравнению с Бодлером. Вместе с тем в статье «Американские журналы: Джон Джей Чэпмен» (1898) он характеризует новеллы По как «хитроумные и утонченные выдумки, написанные с большим вкусом»[368]. Думается, что Джеймс тем самым подчеркивал основные особенности его новеллистики, «эффектность» и, следовательно, эффективность рассказов По как следствие определенного продуманного эффекта и точно рассчитанной структуры. Джеймса объединяет с По ярко выраженный художественный рационализм. Кроме того, очевидно, что Джеймс продолжает традицию По, исследовавшего крайние, критические состояния психики, чтобы постичь тайны подсознания и логику безумия[369].

Как известно, именно Джеймсу принадлежит безусловный приоритет в создании международной темы или трансатлантического дискурса – transatlantic narrative. «Веселый уголок» – один из самых знаменитых «международных» рассказов о возращении в Америку после долгого пребывания в Европе, о проверке на идентичность, о «доверии к себе» американца[370]. Двойник в этом тексте выступает как повседневно-аберрантная странность, возможная при случае у любого из нас. Тема преследования двойника, актуализированная у По и Достоевского, предоставила Джеймсу (в совокупности с новаторской «международной темой») инструмент для саморефлексии, для размышлений о содержании Я, о возможности восприятия, как правило, расщепленного Я как единого целого.