По чунским порогам

Я нарядился, как подобает истинному рыбаку: только в фуражку (все остальное за ненадобностью было снято), храбро забрел в воду по пояс и бросил привязанную к сети гагарку — сколоченную из досок крестовину. Ее тотчас подхватило течением, и сеть стала быстро распускаться. Еще мгновение — тетива натянулась, и я побежал вслед за нею. Было немножко больно ступать босыми ногами по камням, но в воде боль переносится как-то легче, и я подскакивал или припадал только тогда, когда под ногой угадывал особенно острый камень. Вдруг я почувствовал, что сеть относит влево. Во всяком случае, берег стал от меня отдаляться. Я сообразил, что впереди меня заводь, струя воды выносит сеть к середине, а под косой сейчас начнется глубина.

Вздумал остановиться, смотать сеть в кольца и, выйдя на берег, миновать заводь. Не тут-то было: тетива натянулась, как струна, и властно потащила меня вперед…

А тут еще гуще посыпался дождик. Очертания берегов вовсе исчезли.

Уступая силе течения и подвигаясь вперед, я все-таки понемногу сматывал тетиву. В сети трепетали хариусы, и я радовался, что улов оказался хорошим. Внезапно сеть у меня тряхнуло так, что из рук вырвалось сразу несколько колец подобранной тетивы. Над водой показался огромный рыбий хвост, как пружина, изогнулся несколько раз то вправо, то влево и скрылся. Сеть задрожала еще сильнее. Не помня себя, я бросился вперед. И в тот момент, когда я схватил сеть в том именно месте, где билась пойманная рыба, течением меня подшибло, я потерял равновесие и окунулся в воду с головой. Вынырнув, я почувствовал, что с меня смыло фуражку, но сеть была в руках — и это было самое главное.

Наконец, я выбрался на берег. Миша меня упрекнул:

— Что же ты не откликался? Я тебе кричал, кричал. Гляжу — лезет в воду все глубже и глубже, а потом и совсем куда-то исчез.

— Что же я тебе из-под воды кричать должен был? — притворно огрызнулся я, пряча в складках сети тайменя.

— Нет, не из-под воды, — резонно возразил Миша, — а тогда, когда вынырнул. Все утопленники именно тогда кричат.

— Ах, так! Ну, пожалуйста, — и я закричал во весь голос: — Тону!

— Красиво! — одобрил Миша. — А теперь объясни, где у тебя фуражка?

— Фуражка? Вероятно, где-нибудь у Шипициной, Зенцовой, а может быть, и дальше, — ответил я. — Впрочем, не в фуражке счастье! — и я, торжествуя, показал Мише тайменя.

ОБХОД С ФЛАНГА

Не зря лил дождь двое суток: он вымыл и землю и небо. Никогда я не видел такой яркой зелени на лугах и такой мягкой синевы в небе, как в это утро. Бор благоухал. Мы плыли серединой реки, но и сюда доносился нежный смолистый запах сосны. Над водой радостно реяли стрекозы. Где-то в мочажинке ласково и проникновенно крякала дикая утка, должно быть, собирая своих птенцов. Тишина стояла изумительная.

Показалась деревня Зенцова. Мы причалили к ней, поднялись на берег. Нигде никого. Все на покосе. Поговорили с ребятишками, спросили, не проходили ли здесь четверо парней. Нет, не проходили. Мы успокоились: очевидно, наша глупость и глупость «пешеходов» находились не в прямой арифметической зависимости.

Разнеженные теплом, любуясь чудесным пейзажем, мы плыли дальше. Шиверы кончились давно, течение стало медленнее. Не требовалось ни грести, ни править.

Река сделала несколько поворотов. Левый берег стал повышаться и перешел в массивный хребет, правый же оставался по-прежнему низменным, ровным лугом.

Миша снял рубашку и лег загорать. Я, сидя в корме, дремал.

Внезапно в эту гармонию тишины и покоя ворвалось что-то чуждое. Так бывает в оркестре: тихо-тихо ведут мелодию скрипки, звуки сливаются, тают, будто шелестят осенние листья и шуршит под волной прибрежный песок, и вдруг ударит нервной дрожью барабан; ударит и стихнет, снова ударит, прокатится глухим рокотом; и вскрикнет испуганно скрипка, и тревожно заговорят виолончели, и медным басом вступит труба.

Сначала отрывисто, изредка, то усиливаясь, то затихая, потом беспрерывно и все нарастая, до нас стал доноситься глухой шум.

— Что это такое? — поднял голову Миша. — Ветер не ветер…

— Нет, конечно, — прислушиваясь, сказал я, — это не ветер…

Шум не был похож ни на ровное журчание шиверы, ни на бешеный грохот бури. Слышались глухие ритмичные удары, потом звон рассыпающейся волны, тяжкий вздох и долго не стихающий строптивый ропот…

— Так, будто кто под водой скалу долбит, роет, — сказал Миша.

— Да. Роет, — как эхо повторил я.

Впереди, примерно в километре, запрыгали белки, словно навстречу нам двигался ураган и гнал перед собой волны. Но небо по-прежнему было безоблачным, и ни малейшего дуновения ветерка к нам не доносилось.

— Неужели порог?

— Пожалуй, что так. А на карте нет. Ну, что будем делать?

— Надо посмотреть.

Мы причалили к правому берегу. Миша остался в лодке, а я пошел осматривать порог.

Подойти к нему вплотную мне не удалось. Держалась еще довольно-таки высокая вода, и теперь, как раз от изголовья порога, прямо по зеленому лугу, отходила узенькая протока, но явно достаточная, чтобы проплыть лодке. Не веря такой удаче, я пошел вдоль протоки. Она кончилась именно там, где кончался порог.