По дорогам

У каждой новой серии были свои тона, свой цвет, быть может, из-за погоды или одинакового освещения, света, что лился всю неделю на ту часть Франции, где находился автостопщик, омывал деревья, и поля, и дороги одним и тем же оттенком, узнаваемым еще много позже, словно смола, которой заливают для сохранности насекомых и рептилий и которая им всем, несмотря на различия, придает затем какое-то родовое сходство, навеки связывает с конкретным сбором такого-то года, такого-то натуралиста, в такой-то точке земного шара. Одни места все целиком зеленые – не только пышная трава на полях и листва на деревьях, но и фасады домов, кузова машин, асфальт на дорогах. Другие – синие, такой глубокой, темной синевы, что все глаза становились серыми, все взгляды отливали металлом. А третьи – белесые, если под руку случайно попадался более ранний, летний снимок, всегда на фоне пшеничных волн.

Придя в очередной раз к Мари и Агустину, я клал новый конверт к другим, в ящик стола в мастерской. Сохранял. Складывал. Создавал архив путешествий автостопщика. Я был его свидетелем в буквальном смысле – тем, кто хранит след, кто позже подтвердит. Случалось, я вытряхивал два-три конверта на стол. Долго всматривался в рассыпанные передо мной лица. Лица мужчин и женщин, которые, сами того не зная, имели нечто общее: все они посадили этого человека в свою машину. Все согласились на время подпасть под его власть. Зрачки глядят в его объектив. Блестящие радужки. Через пару минут я вкладывал их в конверт и отправлял обратно, в темноту.

Однажды я их пересчитал: 1432. Лучше, по-моему, писать прописью, так дольше, это самое малое, что можно сделать, как можно представить себе подобную толпу и время, затраченное автостопщиком, чтобы ее собрать: тысяча четыреста тридцать два. Тысяча четыреста тридцать два человека, мужчины и женщины, теснящиеся в ящике стола. Тысяча четыреста тридцать два лица всех возрастов, всех профессий, из всех регионов. И он, что провел со всеми какое-то время. Он, встретивший их одного за другим, сидевший с ними рядом, сфотографировавший их. Впустивший их на пленку фотоаппарата, чтобы они неделя за неделей собирались здесь, в ящике, рядом, как в толпе. Больше чем в толпе – в семье. В великой семье автомобилистов.

25

Он двигался вверх, на север. Мы могли отслеживать его маршрут, более или менее вдоль побережья. Из Нанта он пробирался в Бретань, отправлял открытки из Ла-Малура (церковь с двускатной черепичной крышей и колокольней-луковицей, крохотная площадь, вся в цветах, кладбище, низкие, аккуратно подстриженные тисовые изгороди), из Граса (деталь каменного льва с фронтона церкви Нотр-Дам в окружении статуй, изъеденных дождем и ветром, словно оплывших до состояния груды кораллов либо бесформенной растительности). Из Плюрьена (фасад гостиницы “Бон Кэп” с имитацией фахверка, над дверью нарисованы астролябия и паруса).

Письма приходили в прежнем ритме. На обороте открыток – шутки, каламбуры, путевые заметки. Иногда он просто писал: Целую. Люблю. Только это и название деревни, где он находится. Мы вертели это название и так и сяк, пытаясь усмотреть в нем смысл: Супир, Вздох. Сюрви, Выживание. Мер, Море. Пор, Порт. Трев, Передышка. Семпл, Простой. Ле-Русс, Рыжие. Абондан, Обильный. Виф, Живой. Бизу, Поцелуй. Форсе, Вынужденный. Ле-Шери, Дорогие. Ле-Пале, Дворец. Маркиз. Ревей, Пробуждение. Лама. Ла-Виль, Город. Люксе, Вывихнутый. Аллегр, Бодрый.

Мы толковали и перетолковывали. Иногда все было предельно ясно: Сент-Огюстен, святой Августин, послан сыну. Все спокойно, ни сучка ни задоринки. Но Порт-Жуа, Несет Радость, послан Мари. Он хочет сказать, что Мари приносит ему радость? Или что он шлет ей радость, как бы утешение, бальзам на раны? А Контр, отправленный мне? Это вражда? Он злится на меня? Или на весь мир? Этот мятежный выкрик у него связан со мной? Или ему просто понравилось, что деревня зовется Контр? Что ее жители могут засыпать вечерами и просыпаться поутру в местечке, само имя которого бросает вызов окружающему миру?

Однажды Мари получила несколько полароидных снимков: въезд в деревушку Вьен, Приди. На первом только щит: Вьен. Потом фото смеющегося автостопщика рядом со щитом – видно, попросил кого-то снять: Вьен, Приди, на сей раз явная просьба. На третьем он стоит справа от названия деревни, держит на виду, на уровне груди, свою картонку, на которой нарисован большой восклицательный знак: Вьен! И наконец последнее фото, на нем уже два восклицательных знака, по одному в каждой руке: Вьен!!

Я чувствовал, что Мари взволнована. Но к ее радости примешивается печаль. Куда к нему ехать? Прыгнуть в машину и мчаться за тысячу километров искать его у церкви в невесть какой деревне?