По дорогам

А потом снова равнина, черные поля, сугробы там и сям, ощипанные силуэты редких деревьев-скелетов. Перелески, похожие на пучки щетинистых, встрепанных палок. Живучий плющ вдоль черных стволов. Жирующие шары омелы на обескровленных ветках. Везде земля, набухшая водой. Трава, набухшая водой. Асфальт на дороге, набухший водой. Даже сам воздух набух водой, тоже отсырел, пропитался этой медленной, холодной, безмолвной, губительной влагой. Я проезжала десятки километров, не встретив ни одной человеческой фигуры, ничего живого, кроме безучастных коров, безучастных овец, безучастных птиц. Вся природа словно опустела, ввергнутая в холод, решительно слишком невыносимый для людей, чтобы заниматься какими-то делами. Все сбежали, поскорей укрылись в натопленных стенах, у огня, под славным одеялом, где угодно, лишь бы было тепло. Только деревьям и животным приходится оставаться на улице, только они пребывают во власти необъятного пространства, терпят холод, дождь, темноту, и компанию им составляют лишь разбросанные там и сям редкие постройки, тоже всеми забытые, старые полуразрушенные фермы, еще торчащие вдали, одинокие, продрогшие, задубевшие от стужи, вынужденные тоже ждать, терпеть беззвучный натиск прорастающих грибов и плесени, неумолимое гниение своих стен и кровли.

Бедная девочка, думал я.

Несчастная, пустилась искать мужчину на дорогах, как песчинку в пустыне.

Я подумала, что каждое дерево, каждое растение, каждое животное, каждая покосившаяся ферма, каждый разрушенный сарай, каждая борозда на поле находятся в том же состоянии, что и я: они сведены к своей внутренней структуре. К своей правде. Такого внутреннего родства с пейзажем я не ощущала никогда.

Я приехала в Зюйтпене. Вышла из машины у подножия большой кирпичной церкви. Поискала. Без труда вообразила себе, что вот он здесь, входит в церковь, бродит по кладбищу, останавливается, наверно, у тех же могил, что и я. Сфотографировала церковь. Поехала дальше. Весь день провела за рулем. Изучала названия окрестных городков, старалась угадать, какие могли ему понравиться. Точно знала, что он направился в Лешель. В Ам. В Планк. В Предефен. В Байоль-о-Корнай. В Денье.

Я их объехала. Все. Останавливалась на площадях безлюдных деревень, выходила из машины, звала его по имени. Единственным ответом мне было эхо, отражавшееся от стен церкви. Ездила по таким дорогам, где каждый встречный житель рассматривал меня через ветровое стекло.

И второй раз настала ночь. Второй раз я спала в машине. Остановилась на выезде из какой-то деревни, на обочине проселочной дороги. Расстегнула спальный мешок, слава богу, взяла его с собой. Влезла туда, не раздеваясь. Рассвело, и я снова пустилась в путь. В Зюйдкоте выпила кофе, съела круассан. Поболтала с какими-то местными завсегдатаями. Спросила, не видели ли тут незнакомца с рюкзаком. Странного такого типа, что ездит от деревни к деревне автостопом, останавливается выпить кофе или пропустить стаканчик, может, он пил прямо здесь, за этой стойкой. Они отвечали с сильным акцентом. Спросили, часто ли мой муж вот так пропадает. В углу бара можно было посмотреть BFM, послушать еще раз отрывки из последней речи президента. Они поглядывали на меня и продолжали слушать президента, поругивая его сквозь зубы.

Я снова села в машину, доехала до первой попавшейся “Формулы 1”. Долго стояла под душем. Просидела в отеле до самого вечера. И весь вечер тоже. Смотрела телевизор. Слушала через тонкие перегородки, как живут соседние номера, почти все занимали торговцы, дальнобойщики, мелкие предприниматели. Около десяти часов спустилась перекусить. Прошла несколько сотен метров по торговой зоне. Приметила еще открытое придорожное кафе, бумажные скатерти в клетку, двойные порции, бар, мигающий разноцветными лампочками. Чуть не вошла, впихнуть в себя вечные утиные ножки, стейк с картошкой фри, колбаски в горчичном соусе, запеченную картошку. Но почти напротив увидела кебабную. Предпочла кебаб. Возвращаясь, увидела, как появляются на углу убогие панельки “Формулы 1”, красно-желтая вывеска, притягивающая машины в радиусе целого километра. Узнала на втором этаже крохотное окошко своего номера, выходящее на парковку. Оглядела тесные ряды трейлеров, какие-то жалкие офисы вокруг, пустые улицы, абсурдно мощные фонари.

И подумала: какого черта меня сюда занесло?

Сказала себе, что я полоумная. Чуть не расхохоталась.

Подумала: я – вот эта женщина.

Я – эта полоумная, которую бросил мужик и которая третий день мотается по самым убитым северным дорогам, чтобы его отловить.

29

А потом я его нашла. На четвертый день я его нашла.

Мари снова села за стол, словно приближение к сердцевине ее мук требовало собрать все силы, всю решительность, скрепиться. Голос ее звучал спокойно, отстраненно. На меня она не смотрела, не прикасалась. Словно и не было ночи, что мы провели вместе. Словно память о наших сплетенных телах изгладилась из ее мыслей, перешла в разряд таких мелочей, что больше не существовала.