По дорогам

Просто мне не надо было себя слушать. Все опять было хорошо. Я чувствовала, что он любит, и сама любила, конечно. Тогда что же случилось? Что меня дернуло, какой голос? Откуда она вдруг взялась, эта уверенность? Мы подошли на ресепшен. Нам нужен номер, месье, услышала я его слова, он говорил как ни в чем не бывало, как будто мы только что не были на волосок от того, чтобы навсегда расстаться. И тут с моих губ сорвалось, само, я даже не успела подумать: Два. Он посмотрел на меня. Нам нужны два номера, месье, услышала я себя. Администратор, высокий расхристанный тип, смешно затянутый в бордовую униформу, опустил голову, сделал вид, что печатает на компьютере, по-моему, ему хотелось провалиться сквозь землю и чтобы про него забыли. Повисло молчание. Пожалуйста, второй номер, месье, повторила я, и на сей раз он взял вторую карточку, вложил ее во второй одноразовый картхолдер, нацарапал на нем номер и протянул мне. 307-й для месье, 311-й для вас, мадам.

Мы оба пошли к лифту, молча вызвали его. Двери открылись. Десять секунд нас уносило вверх, мы были в нескольких сантиметрах друг от друга. Я спросила себя, а вдруг все опять перевернется, вдруг кто-то из нас сейчас снова сумеет проложить путь к другому. На четвертом этаже мы увидели указатель. Номера 301–310 налево. 311–320 направо. Он прижал меня к себе. Не пытался спорить, не пробовал уговорить. Я смотрела, как он уходит в свой конец коридора. Дошла до своего номера. Открыла его и, плача, упала на кровать.

А что я хотела, чтобы он сказал? Будь у него телефон, я бы, наверно, послала ему сообщение. Может, он бы мне позвонил, или в конце концов я бы сама позвонила, и по телефону мы бы почувствовали абсурдность этого всего, повернули бы назад, пока не стало слишком поздно.

Но у него нет телефона.

Около шести утра я услышала шаги в коридоре. Догадалась, что это он. Услышала, как он вызвал лифт. Хотела выйти, остановить его, удержать. Но только зарылась в постель и прислушивалась к каждому звуку. Слушала, как падают костяшки домино из-за моей фразы накануне – даже не фразы, одного только слова, – завершая причинно-следственную связь. Против которой я уже бессильна. Словно единожды запущенную машину уже нельзя выключить. Я услышала, как остановился лифт, совсем рядом с моей дверью. Мужские шаги зашли в него. Блочный механизм снова пришел в движение. Кабина поехала на первый этаж.

Я долго не могла встать. Плакала. Сейчас, видишь, я больше не плачу, по-моему, я выплакала всю воду, какая во мне была, улыбнулась Мари.

А потом? – спросил я.

Она постучала по столу с решительным, почти горделивым видом.

А потом я вернулась. Снова села в свою маленькую трехдверную “клио” и одним махом проделала весь тысячекилометровый путь в обратном направлении.

Теперь она была спокойна. Голос ее тек мирно, плавно, словно оставив позади водовороты и грохот.

На пути туда зима показалась мне гнетущей. А на пути обратно – наоборот, прекрасной. Все было черное. Как будто земля и деревья еще больше набухли водой и все так же медленно, но неумолимо продвигаются к окончательной гнили. Черные ограждения и гнилые столбы. Черные стволы и гнилые ветки. Черные клочья травы, грязь, тающий снег. Черные мертвые листья, и вся почва гниет. Черные ощипанные рощи, снулые леса, забытые заросли чертополоха. Черная вся природа, затопленная, утонувшая, мертвая, погрязшая в буквальном смысле слова – превращенная в грязь. Меня это не печалило, напротив. Чернота почвы с ее плодородием, подумала я. Чернота земли, ненасытной утробы. Чернота великой первобытной стряпни, изначальной похлебки. Чернота, из которой не может не возродиться жизнь.

Я мчалась, мчалась. С каждым километром все больше уверенная в себе. С каждым километром все более безмятежная.

И вот я здесь.

30

Я ушел в полдень. Мари меня проводила. По дороге я думал: опять ухожу из ее дома. Именно в этих словах. Как если бы дом отныне был только ее.

Вернулся к себе. В свою двухкомнатную квартиру. К заплесневелой кофейной гуще в кофейнике, простоявшем десять дней. Включил радио, попытался представить, что жизнь медленно входит в колею. Как запустил машинку с зависшими делами. Убрал с письменного стола забытую чашку. Посмотрел на засохший кофе на донышке. Черно-коричневый ореол, местами потрескавшийся, более темный внизу, где пленка толще и фаянс даже не просвечивает. Попробовал включить компьютер и сесть работать. Снова открыл вордовский файл, решил начать с того места, где остановился. Словно ничего и не было. Словно минувшая неделя, ночь с Мари, ее утренний рассказ, ее очевидная любовь к автостопщику – словно это все в любом случае затрагивало меня лишь по касательной.

А потом меня скрутило. Как будто я заталкивал в себя самую толстую змею, какая только попадала в чей-то пищевод. Как будто мое тело взбунтовалось и кричало очевидное: хватит. Довольно этой лжи.