По древнегреческому сценарию

Чуть не забыл: когда мне было семь лет, у меня начинался в верхушках легких туберкулезный процесс. Это означало почти год счастья, то есть маминого внимания. Умница-врач не назначил лекарств, сказав: питание, воздух, движение и хорошее настроение — и все купируется. Так оно и вышло.

Избиение

У нас были гости. Мама была очень красива. Это я так думал. На самом деле она вовсе не была красавицей, но стоило ей приодеться и подкраситься, она становилась неотразимой. Большие темно-карие глубоко посаженные глаза включали столько света и любви, что озаряли ее лицо и все вокруг. Помню, что на ней было светло-бежевое платье в рубчик. Нет, не вельвет, думаю, это была шерсть. Пуговицы пережили это платье и долго напоминали мне тот день. Они были круглые, темно-коричневые в серединке — как мамины глаза — и светло-бежевые по краю, как платье. Фигура у нее была далека от идеала: короткие руки и ноги, длинная спина, крупная голова. Но все это было гармонично, линии рук и ног очень красивы, движения легки и ладны. И еще тонкий аромат дорогих духов.

Что там произошло между взрослыми, я не заметил: мы играли с сыном кого-то из гостей. Он был младше меня на год и пришел с только что подаренным ему ружьем, похожим на настоящее.

Его звали, кажется, Юра. Он показался мне глуповатым, но я не придал этому значения: ведь он был маленький, вырастет — поумнеет. Да и от такой игрушки можно на время съехать с ума.

Он показал мне ружье-двустволку, насладился моими похвалами и уже просто не знал, что еще можно из него выжать. Наконец, стал носиться по комнатам и кухне, приглашая меня догонять его. Я понял, что это такая игра: он убегает, я догоняю, как будто хочу отнять ружье. Так мы носились, пока он не влез на стул и не опустил ружье мне на голову, видимо, изо всех сил. Боль была очень сильной, на голове вздулась шишка размером с кулак, я заревел во весь голос и кинулся к маме. Она схватила отцовский ремень, зажала мою голову коленями и стала меня бить. Я пытался вырваться, ревел и ненавидел всех сразу — Юрку, маму, гостей. Отец отнял меня, когда я уже хрипел. Гости тут же разошлись, мама уложила меня в постель, померяла температуру — градусник показал тридцать девять с хвостиком. Она приготовила мне какое-то питье, но пить я отказался. Я лежал отвернувшись к стене и не слушал. Тогда мама включила настольную лампу, взяла книжку и стала читать мне вслух. Я думал: «Бедная мама! Она не знает, что я ее больше не люблю».

Мне было тогда пять лет.

Телеграмма

Эту телеграмму я придумал, когда еще не умел писать. Точно не знаю, когда, но, скорее всего, лет в шесть или семь — в школу я пошел с восьми.

Наблюдая за взрослыми и своими ровесниками, я пришел к печальному выводу: все дети умны, все взрослые глупы. Следовательно, ум — это свойство, которое человек, взрослея, теряет. Значит, когда я вырасту, я стану таким же глупым, как все взрослые.

У меня были доказательства. Во-первых, моя мама была очень глупа. Если бы она была умной, никогда не стала бы бить меня за то, что какой-то Юрка ударил меня ружьем по голове. Во-вторых, она иногда неделями не разговаривала с отцом, только при мне притворяясь, что разговаривает. Но как она с ним разговаривала! Ледяным тоном, коротко, отрывисто. И она думала, что я ничего не замечаю. Может, она вообще не думала?

В-третьих, я знал, почему они ссорились. Потому что мне рассказал об этом Витька, сын Анисьи, отец которого погиб на фронте. Он сказал мне, что мой отец бабник, а моей матери это не нравится. И я подумал: если ей это не нравится, зачем она с ним? Я бы ушел. Или привык бы и не ссорился. Отец, в общем-то, не был глупым. Но и он был все-таки глупым, потому что вел себя по-глупому. Даже я, ребенок, не боялся мамы. Даже после того, как она меня выпорола. И даже запорола бы до смерти, если бы отец за меня не всту- пился. Мой отец был умным и смелым, но рядом с мамой он был глупым и трусливым. Следовательно, ему надо было уйти. От нее и от меня. Обязательно надо было уйти.

Стоило ли говорить о других взрослых? Уж они-то, точно, были глупее моих родителей.

Поэтому я и решил сочинить телеграмму, чтобы отправить ее себе, глупому взрослому — ведь я же поглупею, когда стану взрослым. Я сочинил ее и долго затверживал — надо было запомнить ее так, чтобы она не потерялась по дороге к взрослости. Вот эта телеграмма. Я помню каждое слово и все пункты.

Я никогда не женюсь.

Я никогда ничего не буду делать только ради денег. Я буду писателем.

Я никогда никого не буду бить. Я буду справедливым.

Я не буду бабником.

Я никогда не уеду из тундры.

Телеграмма нуждается в пояснениях.

Первый пункт: я подумал, что по отдельности и мама, и папа были очень хорошие люди, но живя вместе, они мешали друг другу быть самими собой. Может, я и не такими словами думал, но смысл был такой.