По другую сторону холма

Мотивы приказа об остановке под Дюнкерком оставались загадкой даже для тех генералов, которых он касался непосредственно. Более других удивлялись командиры танковых формирований, поскольку, с их точки зрения, в сложившейся обстановке медлить было никак нельзя. Они забрасывали высшие штабы просьбами разрешить им немедленно выступить вперед. Тем не менее большинство генералов, с которыми я беседовал, считали, что решение Гитлера было продиктовано военными соображениями, хотя и задумывались над тем, какое из предложенных объяснений ближе к истине.

Впрочем, некоторые считали, что свое решение фюрер принимал исходя из совсем иных мотивов — по крайней мере на него повлияли соображения совсем не тактического плана. Гальдер, например, уже тогда предполагал наличие политических мотивов, о чем свидетельствуют записи в его дневнике. Утром 25 мая он пишет: «У политического командования сформировалась навязчивая идея, что решающая битва должна произойти не во Фландрии, а на севере Франции. Чтобы скрыть этот политический ход, высказывается предположение, будто многочисленные реки и каналы Фландрии делают эту местность непригодной для танковых боев».

Блюментритт также был убежден, что приказ Гитлера имел под собой политическую подоплеку, хотя и несколько иную. Он связывал это со странным поведением Гитлера во время посещения штаб-квартиры Рундштедта в Шарлевиле.

Гитлер прибыл в сопровождении только одного офицера своего штаба и имел продолжительную беседу с Рундштедтом и двумя его подчиненными, Зоденштерном и Блюментриттом. Вот что позднее Блюментритт рассказал мне: «Гитлер находился в приподнятом настроении, называл успешную кампанию „настоящим чудом“ и высказал мнение, что война закончится через шесть недель. Потом он желает заключить разумный мир с Францией, после чего откроется возможность урегулировать отношения с Великобританией.

Затем фюрер буквально потряс нас, с восторгом заговорив о Британской империи, о необходимости ее существования и о цивилизации, которую она дала миру. Пожав плечами, он заметил, что методы, которыми создавалась империя, часто бывали грубоватыми, но ведь „когда лес рубят, щепки летят“. Гитлер сравнил Британскую империю с католической церковью, назвав их обеих необходимыми элементами стабильности в мире. Он сказал, что хочет от Великобритании только одного — чтобы она признала положение Германии на континенте. Возвращение немецких колоний при этом желательно, но вовсе не обязательно, и он даже готов предоставить Великобритании войска, если у нее возникнут какие-нибудь трудности в других регионах. Он заметил, что колонии прежде всего были вопросом престижа, поскольку их все равно было не удержать во время войны, и что Германия еще может кое-что создать в тропиках.

В завершение фюрер отметил, что его цель — заключить мир с Великобританией на тех условиях, которые она сочтет для себя приемлемыми.

Фельдмаршал фон Рундштедт, который всегда выступал за мир с Великобританией и Францией, выразил свое удовлетворение и позже, уже после отъезда Гитлера, с облегчением заметил: „Ну что ж, раз он не желает ничего другого, то у нас наконец-то будет мир“».

В дальнейшем, когда Блюментритт размышлял о ходе событий, его мысли часто возвращались к тому разговору. Генералу казалось, что остановка вызвана отнюдь не только военными причинами и что она была частью политического плана, направленного на более легкое достижение мира. Если бы британская армия оказалась захваченной в Дюнкерке, английский народ наверняка решил бы, что задета его честь, и пожелал отомстить. Позволяя армии уйти, Гитлер надеялся умиротворить англичан.

Подозрение, что Гитлер руководствовался более глубокими мотивами, подтверждалось и его странным безразличным отношением к планам вторжения в Великобританию. «Он не выказывал почти никакого интереса к этим планам, — говорил Блюментритт, — и нисколько не старался ускорить их разработку. Это было совершенно не похоже на его обычное поведение». Перед вторжением в Польшу, во Францию и, позднее, в СССР он постоянно подталкивал к скорейшему завершению планов, но что касается Англии, то просто держался в стороне.

Поскольку сведения о разговоре в Шарлевиле и о последующих задержках исходят от генералов, изначально относившихся с недоверием к политике Гитлера, а в ходе войны еще более укрепившихся в своем мнении, они, по всей видимости, заслуживают доверия. Эти генералы критиковали фюрера почти по любому поводу. После войны было бы вполне естественно для них изображать себя сторонниками умеренных действий, а его маньяком, желавшим во что бы то ни стало захватить британскую армию. Но все они говорят совсем об ином. Они честно признаются, что как профессиональные военные желали побыстрее достичь полной победы и были огорчены, когда им мешали. Любопытно, что в их изложении мысли Гитлера об Англии и о решающих часах перед Дюнкерком совпадают с тем, что сам Гитлер ранее писал в «Майн кампф», — а ведь весьма примечательно, как точно он следовал своей «библии» в других отношениях.