По эту сторону зла

— Только не перебивайте, я должна изложить все связно, без перерывов. Вы ведь помните, что у меня в Париже был давний друг, русский врач Савелий? Где-то в году 1906-м или 1907-м, точно не помню, он неожиданно приехал ко мне в Геттинген. Мы много лет не виделись — у меня за эти годы была целая цепь личных драм то с Райнером, то с Земеком и, как всегда, с Карлом. И вдруг на пороге, прямо на глазах у Мари, появляется Савелий, посещения которого Карл строго-настрого запретил. Я, не желая осложнять и без того непростые отношения в доме, где Мари непрерывно против меня интриговала, выскочила в сад и потащила Савелия за собой на улицу. За воротами, к счастью, тогда была скамейка, которая сейчас уже сгнила. Мы садимся на скамейку, и Савелий говорит:

— Не хочешь ли ты поехать со мной в Женеву?

— Зачем в Женеву?

— Меня пригласили лечить одного важного русского пациента. Он настолько важный, что мне даже имя его не сообщили, а только кличку — Старик, хоть он совсем не старый, ему даже сорока нет. У него редкая болезнь глаз, он не переносит солнечный свет, и от этого и у него сильные головные боли. А я, по случайности, лучший русский специалист в Европе по этой болезни. Хочешь поехать со мной? Это может быть интересно: там целая колония российских беженцев-террористов.

Я немедленно согласилась — во-первых, я устала от напряженных отношений с Мари, так что было бы очень полезно на время сбежать из дому, а во-вторых, на меня нахлынуло прошлое и вспомнились наши славные поездки с Савелием, а их было немало. Когда я объявила о своем решением уехать, Карл пожал плечами, Мари вспыхнула от радости, и только Маришка заплакала — она очень болезненно переживала мои отъезды, но зато возвращения делали ее счастливой, так что ее страдания компенсировались.

Ехать в Женеву пришлось с пересадкой, и мы с Савелием провели прекрасную ночь в отеле в Базеле, словно вернулись в прошлое. Наш поезд прибыл в Женеву в два часа пополудни, когда этот очень буржуазный город преображается красотой окружающей природы — синевой огромного озера и белизной сверкающих альпийских вершин. Мы наспех перекусили в ресторане отеля и отправились к ожидающему нас пациенту по прозвищу Старик.

Но пациента по присланному Савелию адресу не оказалось, и его квартирная хозяйка направила нас в городскую библиотеку, где он обычно проводил почти каждый день. Мы пошли по узкой, чисто выметенной улице, разглядывая объявления о сдаче комнат, выставленные в окнах некоторых домов. К нашему удивлению, многие предупреждали: «Сдаем без кошек, без собак и без русских».

— А что им сделали русские? — не поняла я. Именно за несколько последних лет моя душа вновь вернулась на покинутую мною родину. Мы с Райнером два раза посещали Россию и были очарованы подлинной духовной жизнью ее интеллигенции, так не похожей на сытое существование немецких и французских буржуа.

— Разве я не говорил тебе, что Женева наводнена русскими эмигрантами, спасающимися здесь от ареста за террористическую деятельность? Деятельность настоящая, а не выдуманная — они взрывают бомбы и грабят банки.

— И твой Старик тоже?

— Мой Старик не тоже, а именно! Он их главарь! Российские власти конфискуют его книги и сажают в тюрьму его сообщников.

— О, идем скорее его искать — это становится интересным!

Старик действительно сидел в библиотеке за столом, заваленным книгами на немецком и на французском языках. Он совершенно не выглядел главарем террористов, а скорее, провинциальным школьным учителем — небольшого росточка, лысоватый, скуластый, и только глаза его, хоть больные и раскосые, искрились какой-то странной магнетической силой. Впрочем, наткнувшись на меня, они, как всякие мужские глаза, потеряли фокус и остекленели, как глаза вытащенной из воды рыбы. Мне этот эффект был знаком смолоду и все же каждый раз удивлял. К счастью, предложение он мне сделать не мог — рядом с ним сидела его супруга Надин, круглолицая и неказистая.

— Значит, это вы, целитель Савелий из Парижа, — сказал Старик, не отрывая взгляда от меня. — Куда бы нам с вами уединиться?

Мне показалось, что уединиться ему хотелось бы с мной, а не с Савелием.

— К нам нельзя, — объяснила Надин, — там так невыносимо тесно и сыро, что мы на целый день сбегаем в библиотеку. А по вечерам, когда солнце заходит, гуляем по берегу озера.

— Можно пойти ко мне, — неожиданно объявила по-русски одна из сидевших за круглым столом коротко стриженных девиц, типичных революционных курсисток. — Как раз сегодня моя хозяйка уехала навещать внуков.

И выжидательно встала из-за стола. Старик буркнул: «Спасибо, Люба», — тоже поднялся со стула и двинулся к выходу. Надин вскочила с места и взяла его под руку: «И я с вами».