По ком звонит колокол

– На той стороне фронта? – переспросил Марти. – Ну да, он ведь сказал, что ты пришел из фашистского тыла.

– Товарищ генерал, пакет мне дал Inglés, его зовут Роберто, он динамитчик, его прислали взорвать мост. Понимаете?

– Продолжай свою историю, – сказал Андресу Марти; слово «история» он произнес так, как произносят слова «вранье», «подлог» или «фальшивка».

– Так вот, товарищ генерал, Inglés велел мне отвезти пакет генералу Гольцу как можно скорей. Он сегодня здесь, в этих горах, проводит наступление, и мы просим только одного: разрешить нам поскорее доставить пакет, с позволения товарища генерала.

Марти снова покачал головой. Он смотрел на Андреса, но не видел его.

Гольц, думал он со смешанным чувством ужаса и ликования, какое испытывает человек, услышав, что его деловой конкурент погиб в особо тяжелой автокатастрофе или что кто-то, кого ты ненавидишь, но в чьей безукоризненной честности никогда не сомневался, уличен в растрате. Неужели Гольц вот так, открыто, вступил в связь с фашистами? Гольц, которого он знает почти двадцать лет. Гольц, тогда, зимой, захвативший поезд с золотом в Сибири вместе с Лукачем. Гольц, сражавшийся против Колчака. И в Польше. И на Кавказе. И в Китае. И здесь с октября первого года войны. Но ведь был же он близок к Тухачевскому. Да, конечно, и к Ворошилову тоже. Но ведь и к Тухачевскому. К кому еще? Здесь – к Каркову, разумеется. И к Лукачу. А все венгры – интриганы. Он ненавидел Галля. Гольц ненавидел Галля. Помни об этом. Возьми себе на заметку. Гольц всегда ненавидел Галля. Но он благоволит к Путцу. Помни и это. А Дюваль у него начальник штаба. Подумай, что из этого следует. Ты сам слышал, как он называл Копика дураком. Это не подлежит сомнению. Это так и есть. И вот теперь это донесение из фашистского тыла. Дерево может остаться здоровым и продолжать расти, только если отсечь больные ветви. А чтобы уничтожить гниль, надо ее выявить. Но Гольц… Последний, кого бы я заподозрил. Неужели Гольц тоже предатель?

Он знал, что нельзя доверять никому. Никому. Никогда. Ни жене, ни брату, ни самому старому другу. Никому. Никогда.

– Увести их, – сказал он конвойным. – И тщательно стеречь. – Капрал и солдат переглянулись. Представление вышло очень тихим, если сравнивать с другими представлениями, которые устраивал Марти.

– Товарищ Марти, – сказал Гомес. – Не сходите с ума. Послушайте меня, верного товарища и офицера. Донесение должно быть доставлено. Этот товарищ пронес его через фашистские позиции, чтобы вручить товарищу генералу Гольцу.

– Уведите их, – на сей раз мягко сказал Марти караульным. По-человечески ему было жаль этих двух арестованных, если придется их ликвидировать. Но больше всего угнетала его трагедия Гольца. Надо же, чтобы это оказался именно Гольц, подумал он. Нужно немедленно показать это фашистское послание Варлову. Нет, лучше он сам отвезет его Гольцу, чтобы посмотреть, как он на него отреагирует. Да, именно так он и сделает. Как можно довериться Варлову, если Гольц – один из них? Нет. Тут нужно действовать с предельной осторожностью.

Повернувшись к Гомесу, Андрес спросил, сам тому не веря:

– Он что, не собирается отдавать донесение?

– А ты сам не видишь? – ответил Гомес.

– Me cago en su puta madre! – выругался Андрес. – Estа́ loco.

– Да, – согласился Гомес, – конечно, он сумасшедший. Вы сумасшедший! Слышите? Сумасшедший! – закричал он Марти, который уже снова склонился над картой со своим красно-синим карандашом. – Слышите меня, эй вы, сумасшедший убийца?!

– Уведите их, – сказал Марти караульным. – У них от сознания собственной вины в голове помутилось.

Эта фраза капралу была хорошо знакома. Он слышал ее не раз.

– Вы сумасшедший убийца! – продолжал выкрикивать Гомес.

– Hijo de la gran puta, – снова выругался Андрес. – Loco.

Тупость этого человека разозлила его. Если он сумасшедший, так пусть его уберут отсюда как сумасшедшего. И пусть заберут у него из кармана донесение. Будь он проклят, этот сумасшедший, чтоб ему гореть в аду. Суровая испанская злоба разгоралась в нем, вытесняя обычное спокойствие и добродушие. Еще немного – и она ослепила бы его.

Когда караульные выводили Гомеса и Андреса, Марти, уткнувшись в карту, печально покачал головой. Караульным доставляло огромное удовольствие слушать, как его костерят, но в целом представление их разочаровало. Они повидали здесь представления и поживей. Андре Марти не придал значения ругательствам. В конце концов, его ругает столько людей. По-человечески ему всегда было их искренне жаль. Он неизменно повторял себе это, и это была одна из последних оставшихся у него правдивых мыслей, которые когда-либо он мог назвать своими собственными.