По ком звонит колокол

Он сидел, привалившись спиной к мешку с песком, упершись ногами в скалу, с папиросой, свисавшей с нижней губы, и, разговаривая, смотрел вверх, повернув голову назад. Он видел серебристые, рокочущие в небе, постепенно расширяющиеся клинья троек, которые вылетали из-за склона дальней горы, откуда прореза́лись и первые лучи солнца. Следил, как они приближаются, сверкающие и красивые в солнечном сиянии. Там, где солнце освещало пропеллеры, у каждого самолета виднелись ореолы-близнецы.

– Да, – сказал он в трубку по-французски, потому что на связи был Дюваль. – Nous sommes foutus. Oui. Comme toujours. Oui. C’est dommage[181]. Как жаль, что оно пришло слишком поздно.

В его глазах, следивших за все прибывающими самолетами, была гордость. Теперь, наблюдая за ровным, величественным парадом рокочущих машин, он видел красные опознавательные знаки на их крыльях. Вот как это могло быть. Наши самолеты. Упакованные по частям, они прибыли на кораблях с Черного моря, через Босфор, Мраморное море, Дарданеллы в Средиземное море, здесь, в Аликанте, их бережно выгрузили, умело собрали, испытали, нашли безупречными, и вот они летят высоко, красивым четким строем, плотными безукоризненными клиньями, серебрясь в утренних лучах солнца, летят бомбить вон те гребни гор, чтобы, не оставив там камня на камне, дать нам возможность пройти.

Гольц понимал: как только они пролетят над его головой, начнут падать бомбы, в полете напоминающие дельфинов, и вершины гор с ревом вздыбятся в пляшущих облаках пыли, а потом и вовсе исчезнут из виду в одном огромном постепенно расширяющемся облаке. Вслед за этим по тем двум склонам поползут, скрежеща и лязгая, танки, а за ними двинутся две его бригады. И если бы все это произошло неожиданно, они могли бы пройти – вперед и вверх, потом вниз, через перевал, насквозь, время от времени задерживаясь, расчищая путь, устраняя преграды, много чего делая, и с помощью танков делая толково. Танки бы шли впереди, потом возвращались, прикрывали бы наступающих своим огнем, другие танки подвозили бы их наверх, и они продвигались бы дальше: вперед, вверх, через, насквозь и вниз после перевала. Вот как должно было быть, если бы не предательство и если бы все делали то, что должны.

Есть две горные гряды, есть танки, есть две его надежные бригады, готовые выступить из леса, и самолеты уже в пути. Все, что должен был сделать он, сделано как положено.

Но, глядя на самолеты, которые были уже почти над его головой, он почувствовал, как у него сжалось все внутри, потому что из донесения Джордана, которое ему прочли по телефону, он уже знал: на тех двух горных грядах никого не будет. Противник отойдет вниз, укроется от осколков в узких окопах или в лесу, а когда самолеты пролетят, вернется со своими пулеметами, автоматами и противотанковыми орудиями, которые видел Джордан на дороге, ведущей к вершине, – и на нас ляжет еще одно пятно позора. Но самолеты, с оглушительным ревом проносившиеся в вышине, напоминали о том, как все должно было быть, и, продолжая глядеть вверх, Гольц сказал в трубку:

– Нет. Rien à fair. Rien. Faut pas penser. Faut accepter[182].

И, глядя на самолеты суровым гордым взглядом, зная, как все должно было быть и как будет на самом деле, он, гордясь тем, как должно было быть, веря в то, что так могло быть, хоть и не будет теперь, добавил:

– Bon. Nous ferons nôtre petit possible[183], – и повесил трубку.

Дюваль не расслышал его. Сидя за столом с трубкой возле уха, он слышал только рев самолетов и думал: теперь, может быть, на этот раз, слышишь, как они ревут? Может быть, на этот раз бомбардировщики разнесут их в пух и прах и мы совершим прорыв, может, он получит резервы, которые просил, может быть, так будет, может, сейчас самое время. Давай! Ну же! Давай! Но в трубке стоял такой рев, что он не слышал даже собственных мыслей.

Глава сорок третья