По ком звонит колокол

Не вмешивайся, молчи, велел себе Роберт Джордан. Теперь это не твоя забота. Они сделали все, чего ты мог от них ожидать, и даже больше. Это уже их внутренние дела. Моральные соображения здесь неуместны. Чего еще ждать от убийцы? Да, пришлось работать с убийцей. Ну и молчи. Ты ведь и раньше знал, что он собой представляет. В этом нет ничего нового. Но какой все-таки ублюдок, подумал он. Грязный мерзкий ублюдок.

От крутого подъема у него распирало грудь так, что казалось: она вот-вот разорвется; но впереди за деревьями уже показались лошади.

– Ну, давай рассказывай дальше, – говорил Агустин. – Что ж ты не призна́ешься, что убил их?

– Заткнись, – сказал Пабло. – Я сегодня повоевал много и хорошо. Спроси у Inglés.

– Но еще одно дело на сегодня у тебя осталось – вытащить нас отсюда, – сказал Роберт Джордан. – Это же у тебя есть план отступления.

– Да, у меня хороший план, – сказал Пабло. – Если немного повезет, выберемся благополучно.

Его дыхание постепенно успокаивалось.

– А из нас ты никого не задумал убить? – спросил Агустин. – А то я тебя прямо сейчас прикончу.

– Заткнись, – сказал Пабло. – Мне приходится думать о твоей пользе и пользе всего отряда. Это война. Тут не получается делать только то, что хочешь.

– Cabrón, – сказал Агустин. – Ты-то уж захапаешь всю добычу.

– Расскажи, что было на нижнем посту, – сказал Роберт Джордан.

– Все было, – повторил свой ответ Пабло. Он дышал все еще тяжело, как будто грудь у него распирало, но уже мог говорить ровно; по лицу и шее у него катился пот, рубашка на груди и плечах взмокла. Он исподтишка покосился на Роберта Джордана, чтобы понять, действительно ли тот настроен миролюбиво, потом ухмыльнулся и повторил: – Все было. Сначала мы захватили пост. Потом проехал мотоциклист. Потом еще один. Потом санитарная машина. Потом грузовик. А потом танк. Как раз перед тем, как ты взорвал мост.

– И потом…

– Танк нам ничего сделать не мог, но он не давал нам уйти, потому что держал дорогу под прицелом. А потом он отъехал, и я убежал.

– А твои люди? – вставил Агустин, все еще нарывавшийся на ссору.

– Заткнись! – Пабло посмотрел на него в упор с видом человека, который как будто говорил: я хорошо повоевал, пока не произошло кое-что неожиданное. – Они были не из нашего отряда.

Теперь они уже хорошо видели лошадей, привязанных к деревьям и освещенных пробивавшимся сквозь сосновые ветви солнцем, лошади мотали головами и лягались, отгоняя слепней. Роберт Джордан увидел Марию и уже в следующий миг обнимал ее крепко-крепко; автомат съехал ему на бок, и конус пламегасителя уперся в ребра, а Мария все повторяла:

– Ты, Роберто! Ох, это ты!

– Да, крольчонок. Милый, милый мой крольчонок. Всё, мы уходим.

– Это правда ты?

– Да. Да. Правда. Ах ты, милая!

Раньше он никогда не думал, что в бою можно помнить о женщине, что хоть какая-то часть твоего существа может помнить о ней в такой момент и откликаться на эту память: чувствовать, как маленькие круглые упругие груди прижимаются к тебе сквозь рубашку, и знать, что они, эти груди, тоже чувствуют, что они там, с тобой, в бою. Но так было, и это хорошо, подумал он. Это хорошо. Никогда прежде не поверил бы в это, подумал он, и снова прижал ее к себе крепко-крепко. А потом, не глядя, шлепнул по тому месту, по которому никогда не шлепал, и сказал:

– Ну, давай садись в седло, guapa.

Они стали отвязывать лошадей; Роберт Джордан снова отдал большой пулемет Агустину, свой автомат закинул за спину, переложил гранаты из карманов в седельную сумку, засунул один из своих почти опустевших мешков в другой и привязал к седлу сзади. Тут подошла Пилар, она так запыхалась от подъема, что не могла говорить, только делала знаки руками.

Пабло запихал три мотка конских пут в свою седельную сумку и сказал:

– Qué tal, женщина?

Она лишь кивнула, и все сели на лошадей.

Роберту Джордану достался серый великан, которого он впервые увидел накануне сквозь утренний снег, бедрами он ощущал мощь мерина. На ногах у Роберта Джордана были чувяки на веревочной подошве, и стремена оказались ему коротковаты; автомат торчал из-за спины, карманы раздувались от патронов; крепко зажав поводья под мышкой, он перезаряжал расстрелянный магазин, наблюдая, как Пилар взбирается на странного вида сиденье, сооруженное из брезентового тюка, укрепленного на кожаном седле.

– Да брось ты этот тюк ради бога, – сказал ей Простак. – И сама свалишься, и лошади такой тяжести не снести.

– Заткнись, – огрызнулась Пилар. – Этим мы живы будем на новом месте.

– А ехать-то ты так сможешь, женщина? – спросил ее Пабло, сидя на гнедом в седле убитого guardia-civil.

– Уж не хуже какого-нибудь гребаного барышника, – ответила ему Пилар. – Как поедем, старый?

– Прямо вниз. Через дорогу. Вверх по дальнему склону, а там – в лес.

– Через дорогу? – Агустин подъехал к нему, ударив мягкими задниками своих парусиновых альпаргатов по тугому неподатливому брюху лошади – одной из тех, которые Пабло раздобыл накануне.