По нам плачут гангстеры

Энди часто обвиняли в объективации женщин. Возможно, из-за этих обвинений однажды он стал жертвой покушения. Одна радикальная феминистка, которая ранее принимала участие в его фильмах, зашла в выставочный зал с пистолетом. Почему именно радикальная? Это то, как она себя называла, и потому нет причин менять ее биографию – ей бы не понравилось. Ее главное произведение называлось «Манифест уничтожения мужчин». Она трижды выстрелила Энди в живот и ранила нескольких человек, а потом сама пошла в полицию и произнесла: «Я стреляла в Энди Кау. Он слишком контролировал мою жизнь». Радикальный феминизм такими вещами не занимается, а деятельность леди – лишь плод ее больного сознания: суд приговорил леди к трем годам заключения и принудительному лечению в госпитале душевнобольных.

Мужчина пережил клиническую смерть и тяжелое восстановление, но

так и не выдвинул обвинения в ее сторону. Он боялся смерти, а после инцидента фобии усилились. Это не могло не отразиться на творчестве. Маркус хорошо запомнил фразу, сказанную их преподавательницей по графике: «Быть человеком искусства крайне больно».

Лим заерзал. Он повернулся к Маркусу, пока диктор зачитывал статью. Долгий взгляд заставил и Итона перекатить голову по матрасу:

– Что?

– Мне хочется кое-что спросить, но, – Хван сделал паузу, – это очень неловко.

– Шутить? Мы столько дерьма уже обсудили, что ты вряд ли сможешь удивить…

– Ты же хочешь переспать со мной?

Маркус в миг замолчал. Что ж, он ошибся – его застали врасплох. Пальцы сами по себе начали переминать край футболки, лишь бы унять руки. Как ему нужно ответить? Они же встречаются – отрицать странно, вдруг еще и заденет, а признать – тоже как-то… Слишком. Оба ответа путали карты в уме, тишина затянулась. Поняв, что молчание не может больше продолжаться, Маркус, молясь, чтобы лик не стал в расцветку помидора, ответил:

– Да.

– Уже представлял, как делаешь это со мной?

– Хватит, ты смущаешь.

– Скажи мне.

– Да, – Маркус смотрел побелку, не моргая. – Да, представлял.

– И… как мы…

– Хван, какого хрена? – он возмутился, поднимаясь.

– Что? – Лим последовал его примеру, тоже повысив голос. – Однажды ведь у нас будет секс. Не лучше ли заранее договориться?

– Давай договоримся, но не надо лезть в мою голову. Чувствую себя неправильно, будто святыню осквернил.

– Ладно, тогда – последний вопрос. В твоих фантазиях я был снизу?

Маркус не мог установить с ним зрительный контакт – просто рассматривал пейзаж в окне. Что угодно, лишь бы не сгореть со стыда. Хван будто вскрыл его тело и заглянул внутрь, на бьющееся сердце и другие органы. Говоря на такие темы, Маркус чувствовал себя беззащитным.

– Ага.

– Хорошо, – Хван кивнул. Он тоже был выбит из колеи, и потому решил смыться на улицу. – Я понял.

Лим направился к входной двери, снимая с крючка куртку. Ему нужно проветрить черепушку. После таких разговоров невозможно находиться в одной комнате, не ощущая желания выброситься из окна.

эра распустившегося цветка

На кухонном столе лежал разрезанный апельсин. Аромат фрукта заполнил весь воздух, смешался с нотами кофейного ликера. Открытая бутылка стояла на краю стола, а рядом развалился перевернутый бокал. Что ж, кому-то аккуратности не занимать. Алкоголь капал на паркет в такт часовой стрелке. Придется потом оттирать пятно с порошком и горячей водой.

Простынь давно слезла с матраса, но никого это не волновало. Хван запутывался фалангами в темных волосах и тянул их назад, но не сильно, оставляя лишь шлейф приятной боли. Маркус не отставал: он немного прикусил его нижнюю губу, заставив кратко шикнуть, но вместо прекращения, поцелуй обрел более яркую пылкость. Маркус действовал плавно, не спешил. Лим приоткрыл рот, чтобы поймать больше кислорода, но это не помогло выровнять дыхание.

– Секунду, – Хван чуть выгнулся и приподнял бедра. – Да, вот так.

Хван непроизвольно застонал, жмурясь, как от яркой лампы, хотя свет был почти погашен, не считая абажура. Пальцы ползли по взмокшей спине, обводя выпирающие позвонки. Маркус водил губами по его щеке, оставляя невесомые поцелуи. Итон чувствовал жар, исходящий от покрасневших скул. Укладка смялась, несколько прядей упали на открытый лоб. Туман пробрался в голову, мир отошел на второй план. Остались только ощущения и сладкие яблоки, которые хотелось укусить. Маркус улегся на грудь Лима и громко выдохнул. Сердце под его ухом отбивало бешеный ритм, грозясь сломать ребра к чертовой матери. Как хорошо, что физически это невозможно. Хван погладил его по темени, словно кота, и усмехнулся. Лим мог часами любоваться любимым человеком, как бы он ни выглядел. Даже захмелевший и потрепанный, Маркус казался ему пределом мечтаний.

– Я хочу пиццу с ананасами, – Хван первым нарушил комфортную тишину.

– Опять? Ты ведь просто выковыриваешь их, а мне потом приходится доедать. А я ненавижу ананасы. Почему нельзя взять обычную?

– Потому, что тогда начинка не пропитается соком и будет не так вкусно. Давай, – Хван спихнул Итона с себя и начал отодвигать к краю кровати, – иди и заказывай.