По обе стороны (очерки)

Цены были довольно высокими; кроме того, за удовольствие провести отпуск в якобы западном мирке полагалась еще и наценка: необходимость ежедневно сталкиваться с ледяной вежливостью и плохо скрываемой враждебностью местных жителей. Курортники из России представляли для них важный источник дохода, но даже в этом туристском оазисе жилья не хватало, гостиниц почти не было, путевки в пансионаты были нарасхват, и единственный способ устроиться состоял в том, чтобы снять комнату или угол у частника. Латыши, однако, тоже жили не в хоромах, а на жилплощади, мало чем отличавшейся от общесоветской нормы, так что, сдавая на лето комнату туристам, они были вынуждены ютиться на оставшихся квадратных метрах, что, естественно, только увеличивало раздражение по поводу присутствия чужаков. Тем не менее они сдавали все, что могли: чуланы, сараи, малейшие закоулки. Точно так же поступали крымчане и абхазцы, но эти оставались людьми южными, экспансивными, склонными к шутке, и раздражение от нашествия было не столь заметно; холодные и сдержанные прибалты молчали, но на лицах у них была написана мука. Впрочем, незваных гостей это не смущало: в окружении моря, сосен, бесконечных пляжей выходец из Воронежа, прибывший на заслуженный отдых, чувствовал себя как дома. Что отчасти являлось результатом забавного парадокса тогдашней жизни: с одной стороны, человек был прикреплен к месту жительства крепостными узами прописки, с другой – этому же человеку постоянно внушали мысль о неделимости, цельности пространства: «От Москвы до самых до окраин, / С южных гор до северных морей / Человек проходит, как хозяин / Необъятной Родины своей». Это представление впитывалось с материнским молоком, и никакие поджатые губы и отказ эстонцев и прочих литовцев и латышей говорить по-русски не могли его поколебать.

Так что переехав нематериальную, никак не обозначенную границу той или иной республики, гости продолжали чувствовать себя как хозяева, что в Клайпеде, что в Пицунде. Тот факт, что вокруг говорили на незнакомом языке, тоже никого не смущал: русский изучали в обязательном порядке везде, начиная с первого класса начальной школы, и худо-бедно объясняться могли все, уж во всяком случае договориться о цене за комнату. Для местных жителей недостаточное владение русским представляло даже определенное преимущество, сводя к минимуму общение с отнюдь не дорогими гостями.

Приехав к Ирине, я оказалась в ином, совершенно незнакомом мире. По эту сторону Риги, к северу, железнодорожная ветка тоже шла вдоль побережья; поезд останавливался на крошечных полустанках, за окном сменяли друг друга леса, поля, кое-где мелькали редкие хутора, никаких следов столь характерного для Юрмалы туристического оживления. Это тихое побережье, вдали от шума и суеты, облюбовала в качестве места отдыха часть латышской номенклатуры. Разделенные сосновыми лесами дачные кооперативы – Академии наук ЛССР, Союза архитекторов и пр. – располагались на изрядном расстоянии друг от друга, никто никому не мешал.

Несмотря на свой привилегированный характер, поселки, о которых идет речь, особой роскошью не отличались, до Беверли-Хиллз им было далеко. Инфраструктура сводилась к советскому минимуму: прорубленные среди сосен просеки обеспечивали выход к морю, через поселок проходила, петляя, одна-единственная асфальтированная дорожка, «торговая точка» представляла собой деревянную палатку, где в редкие часы работы можно было купить продукты первой необходимости: картошку, хлеб, макароны и водку. Все остальное – мясо, молоко, фрукты – приходилось возить из города.

Но какое это имело значение! Гарциемс оказался спрятанным среди сосен крошечным райским островком. Водопровода не было, зато две минуты ходьбы до моря, песчаный пляж, тянущийся в обе стороны на много километров, кругом ни души, не слышно ничего, кроме шума ветра в сосновом бору. Сине-серое, спокойное море тоже казалось совершенно пустынным, ни лодки, ни паруса – а где-то за горизонтом, в 444-х километрах, если верить карте, но в действительности на расстоянии световых лет, находилась недоступная Швеция/Европа/свобода.

Несмотря на небольшие размеры и простоту планировки, дача Ирининых родителей имела в себе нечто неуловимо западное, и по сравнению с деревянными «избами» Подмосковья казалась воплощением элегантности и модерна. Дом был кирпичный, оштукатуренный, серого цвета, с террасой, выложенной красными плитками. Внутри – деревянная обшивка, как в скандинавских постройках. На участке был разбит сад: несколько яблонь, кусты крыжовника, клубника. И конечно, цветы, главным образом флоксы.

Дни проходили словно в дивном сне. Походы на пляж, когда позволяла погода. Готовка. Еда. Чтение. Беседы. Порхающие над флоксами сонмы бабочек…