По обе стороны огня [Сборник litres]

Старик сидел на кошме, поджав под себя ноги. Руки он уложил на коленях. Взгляд его дряхлеющих глаз остановился на печушке, из дверцы которой все пытался выбраться наружу и соскочить на кошму проворный плоский огонек, да, увы, попытка каждый раз оканчивалась неудачей. О чем думал Томир-Адам? О прошлом? Или о настоящем? Жаль, рассказывать старик не умеет, а то поведал бы аксакал, что видел, что слышал, — ведь прожил он долгую и непростую жизнь. Может быть, даже Джуру видел, встречал его на памирских тропах? Ведь здесь, именно здесь жил когда-то Джура, воевал с басмачами, одерживал победы. Но, увы, Джура Джурою, а старик стариком.

В белесых глазах проводника трепетал язычок пламени, крошечный уголек, и никакой другой жизни, кроме этого трепетания, в глазах не ощущалось.

Надо было вскипятить воду. В избушке нашлось и ведро, бросовое, с прогнутым, обметанным сажевым порохом дном, прогоревшее у петель, за которые крепится дужка, дыры были и с одной, и с другой стороны. Натолкали в ведро твердого ледяного крошева вперемешку со снегом — все это мы соскребли с камней, поставили на «буржуйку». За зимовьем, в ящике, действительно имелся уголь, был специально завезен сюда, бережно охранялся ночующими в зимовье людьми, — да какой! Самый настоящий антрацит. Стоило кинуть в «буржуйку» несколько кусков, как она нагнала в зимовье такого жара, что нас враз прошибло потом. Пришлось сбросить с себя одежду. Воздух в избушке сделался каленым, сухим, с жарким ружейным запахом.

— Вот так печка! Ничего себе наяривает! — не переставал восхищаться Саня Литвинцев.

Зафыркала, завозилась вода в ведре. Пора бы заваривать чай. Кинули туда пачку — своего; НЗ, оставленный на приступке оконца, не тронули. Не нами положено, не нам и брать. Чай заварился быстро, буйный южный дух разлился по зимовью. А вот пить его было не из чего. Лишь у старика имелась алюминиевая кружка — и все. Хорошо, что мы еще банку из-под сгущенки нашли, пустили жестянку в ход.

— Можно ли из нее пить? — усомнился Саня Литвинцев. — А вдруг зараза? Микроб — это ведь серьезный господин.

— Не-а, кхе-кхе, — улыбнулся привычно Декхан. — Тут же горы, высота — никакой заразы на высоте нет и быть не может. Микроб твой, этот серьезный, как ты говоришь, господин, он быстро душу Аллаху на высоте отдает. Зараза тут, кхе-кхе, одна может быть. От орла, от его этого самого… Ну, навоза, по-книжному. Вот и все микробы. Но все равно орел чище всех нас, вместе взятых.

Ополоснули банку в кипятке, пустили ее по кругу. Во время чаепития по нескольку раз выскакивали на улицу — в зимовье сделалось жарко, как в финской бане. Один лишь старик спокойно переносил жар. Ни единой капельки пота, ни единой блестки не проступило у него на лице, он словно бы из сухого дерева был сработан, Томир-Адам.

— Молоток, — похвалил старика Саня Литвинцев. — Жаль только разговаривать не умеет.

Перед сном сразились в карты. Выяснили отношения: кто есть кто? Томир-Адам, естественно, участия в игре не принимал, а мы — по три раза каждый — остались в накладе. Не обидно — все были «дураки» в равной степени. Потом расположились на кошме и затихли. Первым вырубился Декхан, буквально еще минуту назад он кхекал, шебуршился, устраиваясь поудобнее, и вот уже запрядал ноздрями, извлекая из могучей груди первую ноту.

— Школа техника Васи, — констатировал Саня Литвинцев, — обучение по ускоренной программе. Помнишь его концерт?

Как не помнить? Васин концерт свеж в памяти: всего-навсего вчера это было…

— Сейчас будет повторение. По заявкам трудящихся, — хмыкнул Саня, — по твоей персональной просьбе.

— Я не просил.

— И я — нет. Тогда чего же дядюшка аллах так здорово на нас обиделся? — Саня приподнялся, посмотрел в темноту. — Аксакал, вы спите?

Старик не отозвался на Санин оклик. Я отчетливо почувствовал острое Санино желание ругнуться, но Саня зажался и промолчал.

— Музыкальная раскладка какова! Полный набор духовых инструментов. Везет нам! То техник Вася, то Декхан — то все хорошие люди! А ночи тут какие, а? — Саня поскреб у себя за ухом. — Как в сказке про Шехеразаду.

— Не отвлекайтесь от сна, гражданин.

— Ты обрати внимание, тут на стенах надписи есть.

— Где?

— Вон, справа от печки. У тебя над головой. Еще в углу. Что это за надписи, что за надписи… сейчас узнаем, — Саня нашарил в красноватом мраке зимовья спички, осветил стенку. — Ого! Чего же я раньше этого не заметил?

— Не хотел, значит.

— Не хотел, не хотел, — проворчал Саня Литвинцев недовольно, голос у него был такой, будто Саня несварением желудка маялся. — Надписи-то на уровне, замечу. Самого Шекспира достойны. В лучших традициях великого драматурга. Осмысления требуют.

— Ну-ка, прочитай.