По обе стороны огня [Сборник litres]

— «Каравана нет, продукты кончились еще вчера. Голодаю». Фамилия почему-то не поставлена. Почему? А? Нет ответа. А вон еще надпись. «Завтра утром уходим вниз пешком». — Саня охнул, догоревшая спичка обожгла ему пальцы, засуетился. — Чего же они делают, чего делают! Кладбище им пополнить захотелось? — Саня говорил об авторах надписей таким тоном, будто они находились рядом. — Эти дураки фамилии свои оставили, на память потомкам. Нурджанов, Сидоренко, Порятин. Во-от дураки, а!

Саня чиркнул спичками, тратя их одну за другой, освещая избушку в разных углах.

— Хватит жечь огонь, Саня, не то завтра прикурить не от чего будет.

— Завтра мы уже в Алтын-Мазар придем.

— Постучи по дереву. И больше не кажи гоп, пока на метеостанции не очутимся.

Литвинцев ничего не ответил, но спички жечь перестал. Декхан тем временем прервал свой храп и проговорил как бы сквозь сон:

— Подумаешь, страшные надписи! Да я их в своей жизни, знаешь, сколько сделал? Тыщи. И пострашней, чем эти самые… «Каравана нет, продукты кончились, уходим вниз», — он исказил голос, наполнил его скрипом, бабьими слезами, передразнил: — Уходим вниз, уходим вниз. Да плевать — уходите!

Перевернулся на другой бок и снова захрапел.

Вот тебе и послания умирающих от холода и голода людей. Это обескуражило Саню, но только на минуту, не больше. Он, упрямый человек, провел рукою по стене, где были надписи, пробормотал угрюмо:

— Все равно я их завтра на пленку сниму. Украшением репортажа будут.

Вскоре он уснул.

А мне не спалось, я начал вспоминать, что же я еще знаю о здешних местах, что читал… Ну, Джура — это ясно. Еще что?

Когда-то Памир был сплошь покрыт лесами, даже во льду росли деревья, а сейчас — гол, как всякий камень. Вырубили люди леса, скормили огню. Земли здесь почти нет, и все равно кое-где в скалах имеются поля и огороды. Люди принесли землю снизу. Сквозь камень проложили арыки — без динамита, без гранат, без всего, чем можно крушить наледь, превращать ее в пыль, — долбили ломами, кирками, лопатами, просто железяками — и проложили. Поля и огороды, что существуют на Памире, — крошечные, величиной не больше нашего зимовья. Но все же это настоящие огороды, настоящие поля… Рожь тут растет такая, что нигде подобной не увидишь, ни на Кубани, ни на Дону, ни в Заволжье, — двухметрового роста. А пшеницы — лишь одной пшеницы, выращиваемой здесь, насчитывается более пятидесяти сортов. Еще ячмень растет, картошка, шелковица и грецкие орехи. Из тута делают муку, пасту, лепешки и самогонку.

Одни говорят, что Памир — имя нарицательное, другие утверждают, что Памир переводится на русский язык как «Подножие смерти». Сказывают, в Читрале у одного старика хранятся древние кольца, на которых чеканом выбита надпись: «По-и-мор». По-и-мор — это и есть Подножие смерти…

Где-то далеко, там, где нам еще предстоит побывать, щелкает сразу три выстрела подряд — в ночи лопается ледник, гремит канонада. Что день завтрашний нам готовит, что?

Наверное, каждый из нас рожден путешественником, этаким подданным ее высочества Дороги. Ведь даже во сне, случается, встает перед нами дорога. У каждого своя. У одного — тонехонькая, едва пробитая в траве тропка, у другого — чистая, асфальтированная, дымящаяся от только что политой воды, не дорога, а настоящая улица, трасса со светофорами и регулировщиками, у третьего — пыльный проселок, розовеющий в утреннем солнце, у четвертого — таежные стежки, истоптанные зверьем, с завалами и буреломами. Дорога — это наша жизнь, что тоже у каждого своя.

Часто бывает так: сидишь в своей уютной квартире у телевизора, среди дорогих тебе вещей, среди книг, все удобства под рукой — и тепло, и свет есть, и вода горячая, и картины на стенах висят, и хор-рошо вроде бы все, справно, а тебе неожиданно начинает грезиться дорога, разбитая, многими ногами истоптанная, хлябью размоченная, трудная, и тянет, очень тянет очутиться на этой дороге, пойти вперед, не зная даже, куда эта дорога приведет. Но все равно лишь бы пойти, лишь бы испытать ее. Ее испытать и себя заодно. Все мы — путники. Потому так и сильны в нас гены бродяжничества, инстинкты дороги.

Но вот какая сложная вещь: почему же не всегда нам бывает важно знать, куда приведет дорога, в какой город, на какую почтовую станцию, какие люди нас встретят, обогреют, накормят? И накормят ли? Может быть, мы каждый раз интуитивно чувствуем добрый конец — ведь все мы любим хорошие концовки и каждый раз нас здорово бьет по сердцу трагический исход? А может быть, нам просто нравится избирать путь вслепую, ибо финиш такого пути может быть совершенно непредсказанным, неожиданным? Всем нам дорого ощущение новизны…

Даже не знаю, с чем можно сравнить новизну. Так и не нашел я сравнения, сморил меня словесный поиск, порох в пороховницах кончился, и я уснул…

И виделись мне странные сны на местную тему.