По обе стороны огня [Сборник litres]

Я видел коней, бредущих по ущелью, охотников, преследующих волчью стаю, квадраты земли, на которых растет высоченный, выше деревьев, хлеб, колосьями небо скребет, облакам животы щекочет. И еще свадьбу какую-то видел… Кажется, сельскую. Невеста — совсем еще девчоночка, в глазах звезды плавают, жених, молодой человек в сером шерстяном чекмене, в мягких сапогах-чамузах, сшитых из сыромятной кожи, был красив какой-то особой гордой мужской красотой. Имел жених голубые глаза. Здесь, в горах, много голубоглазых таджиков. Говорят, сюда ушел и закончил здесь свой полет осколок арийской породы.

Слышал я во сне печальные долгие гудки. Горький перебор струн, тихий горловой звук трубы, здесь, на Памире, музыкальные инструменты ни на что не похожи и никто, кроме памирцев, на них не умеет играть. Рубаб, бландзиком, сетар, най… Ни одна свадьба тут не обходится без музыки. Играла музыка, тихие струистые звуки вплетались в чистоту горного воздуха, летали орлы — на бреющем выискивали ребята, чем бы перекусить. Было покойно, хотя немного и щемило в душе от горьких звуков, от прозрачного вечернего воздуха, от вида звездоглазой девчонки, надевшей на себя фату…

Проснулся я от холода. Едва печушка прогорела, как ночь мгновенно выстудила наше зимовье, обдала углы морозной пылью. Рядом лежали проснувшиеся Саня и Декхан, дружно стучали зубами от стужи, нашептывали что-то, кажется, препирались, но подниматься им было лень. Лень было сходить за зимовье, набрать угля в ящике, сунуть в «буржуйку», снова нагнать в нашу ночлежку тепла.

Почувствовав, что я проснулся, Декхан и Саня стали подначивать меня, на подвиг толкать, чтобы я, именно я, и никто другой, сходил за углем и спас обитателей избушки от полного вымерзания. Но мне тоже лень было подниматься, вот ведь какое дело. Очень уж не хотелось окунаться в жуткий крапивный холод, в шпарящий ночной воздух, в темноту, плотным комом облепившую зимовье, застрявшую в оконце.

В общем, я засопротивлялся. Тогда вспомнили старый и надежный, тысячу раз апробированный в детстве метод считалки. Пересчитались. В результате выпало идти за углем Декхану. Ох и чертыхался же он! И про себя, и не про себя. Когда ругался про себя, было даже слышно, как в бессильном неприятии скрипят, повизгивают железно его мозги, какая кислая гримаса со скрежетом перекашивает его лицо.

Но делать было нечего, и вскоре шаги Декхана уже раздавались за избушкой. Уголь он набирал нарочито громко, чтобы досадить нам, но мы изображали из себя ребят тертых, знающих, что к чему, и не обижались на Декхана. А вот растапливать печушку громко, шумнуть лишний раз он поопасся — боялся разбудить Томир-Адама.

Вскоре в зимовье стало тепло, и мы вновь уснули, теперь уже до утра.

Встали рано, едва в оконце пролился сукровично-жидкий, какой-то грязноватый свет. Стылая печушка на этот раз никак не хотела растапливаться, не то что вечером, когда она разгорелась мгновенно. Видно, обрадована была, соскучилась по людям, словно живая, истосковалась в одиночестве. Здесь, в горах, ко многим предметам невольно относишься, как к живым. Будто они душу имеют. Когда «буржуйка» все-таки растопилась, то залила зимовье дымом, выкурила всех наружу. Чай в худом ведерке, поставленном на печушку, никак не закипал.

В конце концов наше упрямство все-таки взяло верх, и благодаря общим героическим усилиям мы получили по кружке теплого, насквозь пропитанного горьким дымом чая.

Старик в нашей утренней суете участия не принимал, ходил вокруг лошадей, подправлял сбрую, седла, оглаживал одрам бока, заглядывал в зубы, в глаза, осматривал копыта и молча качал головой. Потом пришел к нам, посидел немного с неподвижным литым лицом, с трезвыми глазами, в которых таилась слепота, и глаза оттого казались чужими, принадлежащими другому человеку. Именно эта деталь каждый раз поражала в лице старика, Саня снова, в который уже раз, попробовал разговорить его, но разговор увял, он буквально утонул в молчании старика.

Надо было двигаться дальше. Впереди нас ждали и тропы, и реки, и ущелья, и храп усталых лошадей, и собственное гаснущее дыхание, и мокрота, выступающая на губах, и звездная россыпь перед взглядом, и качающаяся в такт лошадиному шагу сгорбленная спина старика с притянутой к ней дырявой дряхлой винтовкой.

Впереди была тяжелая дорога.