По обрывистому пути

— Не поеду я ничего сдавать и в гимназию никогда не вернусь. Не по свинье заморская шляпа! Наше дело — навоз месить! — огрызнулся он неожиданно.

— А где же ты месишь навоз?! — вспыхнула Юлия Николаевна. — Ты просто лодырь и лоботряс. Взрослый грамотный парень, а сидишь обузой на шее у матери! Навоз месить — это работа, а ты ничего, ничего не делаешь, тошно глядеть!

— А вы?! — вдруг разозлился Саша. — Вы-то чем занимаетесь?! Доктор лечит людей, хозяйство у вас ведет Дарья Кирилловна. А вы придумали от безделья меня вместо попки учить? Для барской забавы?!

Саша вскочил, швырнул на стол журнал, который перед этим бездумно перелистывал, и выскочил за дверь.

Ошеломленная и растерянная Юлия Николаевна смотрела в окно вслед Саше, который, с размаху спрыгнув с крыльца и хлопнув калиткой, убегал от докторского дома.

«Совсем распустился…» — зло подумала она и решила пожаловаться мужу. Но когда доктор вернулся домой, усталый после далекой поездки, Юля смолчала.

«После скажу, — решила она, — да, может, Саше все надоели попреками… Тоже не сладко. Как и мне…» — вздохнув, прибавила она про себя.

Саша совсем перестал бывать у Баграмовых.

По уезду разгорались эпидемии, вспышками здесь и там, — обычные зимние эпидемии, сопровождавшие голод и нищету. Баграмов написал в губернское земство о необходимости специальных мероприятий, о присылке людей ему в помощь…

Теперь только, на пятом году своей жизни в деревне, постиг Баграмов, какая это каторжная работа на таком отдаленном, глухом участке… Не успев как следует отдохнуть, отогреться и выспаться после вчерашней тридцативерстной дороги, он вставал до рассвета, чтобы скакать по новому вызову… Пачки газет лежали нетронутыми. Иван Петрович едва успевал в два-три дня один раз побывать с обходом в больнице.

Как-то Баграмов спросил про Сашу. Юля ответила сухо, что уже несколько дней он не заходит к ним в дом. Она промолчала об их размолвке, да и доктору было не до того, чтобы спросить еще раз.

Юля не находила себе от безделья места. Она уже досадовала на себя, что бросила работать в больнице, и даже втайне мечтала, чтобы у Павла Никитича случился запой и доктор тогда был бы вынужден привлечь ее снова к работе. Но старый фельдшер, сознавая свою новогоднюю вину, был угрюмо-трезвым, работал как вол, в меру знаний и сил справляясь в больнице, пока доктор находился в разъездах…

И вот в разладе с самою собой, тоскуя в одиночестве, Юлия Николаевна очень обрадовалась, когда к ним заехал Ремо. Она пожаловалась, что доктор всё время в разъездах, а она умирает от скуки, и просила бельгийца привезти ей французских книг.

Обязательный и любезный Ремо на другой же день доставил ей кучу книг и журналов, и Юлия погрузилась в ленивое созерцательное чтение, целыми днями валяясь на кушетке непричесанной и полуодетой.

Доктор теперь почти не бывал дома. Появляясь изредка, он торопливо рассказывал Юлии и Дарье Кирилловне про открывшиеся новые очаги оспы и, тифа, но, погруженная в свою равнодушную задумчивость, Юля почти не обращала внимания на его слова. Она только заметила как-то утром, что он слишком давно не подстригал бороду, и посоветовала переменить рубашку.

Однажды, с тяжелой головой поднявшись с постели позже обычного, Баграмов был удивлен, что в комнате уже полный дневной свет. Юля сосредоточенно что-то писала. Перед ней лежала стопка исписанной бумаги.

— Что-то ты пишешь, Юлька? — спросил Баграмов, идя умываться.

— Перевожу французский роман. Я решила стать переводчицей, — вызывающе сказала она.

— А медицина?

— Кажется, медицина не для меня. Ты что-то мне говорил об ученье, а где же оно? Все пустые слова… Я вообще собираюсь уехать с мамой в Приокск…

— Уехать? Совсем?! — спросил он.

Юля взглянула враждебно.

— Если бы я не сказала об этом сейчас, а просто, уехала, ты заметил бы это не раньше, чем дней через пять. Ты живешь от меня отдельно…

— И тебе не стыдно? — с упреком спросил Баграмов.

— Не знаю, Ивасик, может быть, стыдно, но это не важно. Для меня важно то, что я, кажется, нашла для себя подходящую форму труда и создаю себе трудовую жизнь, — это важно… Я, может быть, немного резка, но это мне нужно, чтобы тверже стать на свою позицию, а то ты меня собьешь. — Она улыбнулась с детской беспомощностью, словно хотела сказать: «Видишь, я все ещё пока в твоей власти и признаю это вслух. Ну, сбей, сбей меня с этих надуманных, ложных позиций! Возьми меня в руки, не покидай!..»

Но Иван Петрович не понял. Занятый только своими больными, работой, он не был опытен в семейных взаимоотношениях, к тому же он очень плохо себя чувствовал, а надо было снова тотчас же ехать…

— Что же, если ты так боишься насилия с моей стороны, те я могу тебя успокоить: я не стану отговаривать. Де лай как знаешь. Если Дарья Кирилловна хочет…

Юля почувствовала приглушенную вражду в его голосе, когда он произнес имя тещи.

— При чем тут мама?! — выкрикнула она. — Я все решаю сама! Да, сама!..

— Мне некогда спорить, Юля. Некогда, понимаешь? Я еду! — в ответ почти крикнул доктор, через силу одеваясь в дорогу.