По обрывистому пути

«Дураку наука! Как мальчишка, полез на рожон! А с кем спорить? С приставом! Тьфу, нелепость! Нашел противника! — бранил себя Володя. — А «тот» товарищ сказал еще год назад, что видит во мне «серьезного социал-демократа»… Вот тебе и серьезный! Как молодой петух! Доказал!..»

— На прогулку! — послышался выкрик.

Дверь камеры распахнулась. Высоченный худой надзиратель с унылыми выцветшими усами повел его со второго этажа во двор. Круги по двору Шевцов мерно вышагивал в одиночестве. Два арестанта в тюремных бушлатах, в ручных и ножных кандалах чистили снег. Если бы не цепи на них, они были бы похожи на самых обыкновенных дворников, с инеем в бородах и усах, с красными от мороза носами, в рукавицах…

— Анюта! — раздался вдруг женский веселый выкрик над головой. — Смотри, мальчишку какого к нам привели. Ты любишь брюнетиков!

— Да он ещё гимназист и очкастый. Нешто это брюнетик! — ответила так же громко Анюта из форточки наискось.

— А что же — очкастый. Очки под подушку на ночь! Они не помеха! — продолжала первая.

— Ну и возьми его вместе с очками!

— Гимназистик! Эй, слышь, гимназистик! За что тебя посадили?! Чай, в праздник-то скучно!

— Просись у начальства к нам, в третий этаж! Обласкаем!

— Отойди от окошек! — строго крикнул, задрав кверху голову, надзиратель, который вывел Шевцова.

— Ты бы, дядя Василий, для Нового года хоть был бы поласковей с девками! — не унималась первая.

Володя молча ходил по протоптанной круговой тропинке.

— У меня там в конторе деньги остались. Могу я купить папирос? — спросил он, поравнявшись с надзирателем.

— В другой бы день, то пожалуйста, господин, а сегодня ведь праздник. И контора закрыта, и лавочка не торгует. Придётся до завтра, — готовно ответил тот.

— А как же сегодня?

— Ничего, раздобудем, барин. Я к вам потом подойду, ко времю обеда, — понизив голос, успокоил его надзиратель. — А вы на девчонок не обижайтесь. От скуки они озоруют.

— Да нет, я ничего. Пусть потешатся. За что они здесь? — спросил Володя, видя словоохотливость надзирателя.

— Одна — за покражу, Анютка, а та — за убивство ребеночка своего. Обе гулящие девушки… К одной-то все почтальон на свидания ходит. Любит, видать. Молоденький почтальоник. Гостинцев передает, а она над ним в смех, как нынче над вами. Да, видно, сама его тоже любит, а гордость показывает… У них тоже гордость своя, у гулящих. Такие гордющие есть, как княгини! И тоже красивые есть. Приодень её — барыня, губернатору впору! А вот судьба-то какая. Судьба-то индейка, как барин один проигравшийся говорил. Шулером был. И тоже пропал из-за этакой девы. В Сибирку пошел в кандалах… Вот без курева тоже не мог; говорит — на воле сигары курил по полтиннику штука… Вот те и сигары!.. Ну, вам, барин, пора уж и в камеру. А папироеочек я ужо раздобуду…

Володя вернулся в камеру. После морозного чистого воздуха острый запах карболки, пропитавший все здание, стал ощущаться еще сильнее. Дверь гулко захлопнулась, и в замке повернулся ключ.

Ах, попалась, птичка, стой!
Не уйдешь из сети! —

почти весело пропел себе Шевцов.

«Хоть бы книгу в руки, любую, самую глупую! — подумал он с раздражением. — Или газету, журнал…»

Он ходил по камере, досадуя на безделье, меря шагами короткую диагональ своей клетки со вделанным в стену столом и откидной табуреткой. Не надеясь на обещание надзирателя принести папирос, он экономил курево и оттого еще более злился.

Возмущала давно известная по рассказам унизительная вонючая параша в углу камеры, кусок серого неба, расчерченный координатной сеткой решетки в мутном, пыльном оконце.

— Хоть солнце бы вышло! — досадливо проворчал Шевцов, как будто солнце могло умерить его раздражение и скуку тюремного дня.

— На прогулку! — услышал он возглас из коридора и попытался, на этот раз осторожно, без шума, сдвинуть кружок на двери. Через открытый глазок он увидел Никиту, который в сопровождении того же длинного усатого надзирателя вышел из камеры, расположенной напротив, и покорно пошел к выходу.

«По-мальчишески мы вели себя, право! — с нарастающей злостью думал Шевцов. — Несерьезно, смешно. Доставили себе удовольствие издеваться над дураком приставом. А теперь вот домашним хлопот и заботы!.. И к матери придут с обыском, напугают. И фельдшер ей тоже устроит скандал. Конечно, если бы делали обыск жандармы, то, пожалуй, могли бы добраться и до заветного улья в подвале, а полицейские простоваты…»

Протокол был составлен кратко: «Ничего предосудительного не обнаружено. Задержаны трое за неприличное поведение и словесное оскорбление чинов полиции и предержащих властей».

«Оскорбление предержащих», конечно, вещь растяжимая. Да и оскорблений-то не было, а были только препирательства с приставом. Это поймут в жандармском… Это пустяк!» — успокаивая себя, думал Шевцов.