По обрывистому пути

— Госпожа Фотина, не отрицайте: вы с каким-то мужчиной ходили в больницу к Васениной, — прищурясь сквозь лорнет, сказала начальница.

— И не думаю отрицать. Да, ходила, — сказала Сима. Она считала себя настолько правой, что вызов к начальнице, который всегда волновал учениц, на этот раз только придал ей уверенности в своей правоте и решимости.

— Вы были в классе, когда Юлиана Иоанновна объявляла мой строгий запрет посещать больницу? — спросила баронесса.

— Была в классе. Слышала, как говорила Ульяна Иванна.

— Дерзкая девица! Почему же вы нарушили мой приказ?

— А мне было жалко подругу. Меня всегда с детства папа и мама учили не покидать подругу в беде, — твёрдо сказала Сима.

— Но отец Alexandre, — по-французски в нос произнося это имя, сказала баронесса, — объяснил вам, что для её же пользы, для пользы души её, ей надо отбыть покаяние, видеть, что во всех христианах поступок ее вызывает лишь отвращение. — Начальница изобразила брезгливость всем своим видом.

— Отец Александр раньше нам всегда говорил, что надо даже душу свою не пожалеть за друга!

Баронесса опять поднесла к носу лорнет и презрительно, с высоты своего положения осмотрела с ног до головы эту дерзкую гимназистку, которая вместо единственно позволительных фраз: «Excusez moi» или «Pardon, madame»,[20] — смело глядя в глаза, говорила недопустимые вещи.

— Вчера вас отец Alexandre удалил с урока. Сегодня я удаляю из гимназии. Не знаю уж, как с душою, голубушка, а продолжение образования и свою выпускную медаль ты «за други» не пожалела. En ce cas-la, je t'en prie,[21] собери свои книги и отправляйся домой. Родителям сообщите мое приглашение явиться, чтобы узнать определение педагогического совета… Кстати, что это был за мужчина с вами в больнице?

— Меня провожал папин знакомый, корреспондент газеты господин Коростелев.

— Mon Dieu![22] Из газеты?! — в ужасе воскликнула баронесса. — Ещё не хватает, чтобы о нашей гимназии писали в газетах!

Начальница грозно встала со своего «трона».

— Если напишут в газете, то вы будете исключены без права поступления в любое учебное заведение. Так и скажите вашему господину Костылеву, или как его там. Я вас более не держу…

После звонка на урок все уже были в классе, когда Сима зашла за своими книгами. Подруги её окружили.

— Велела идти домой, — сдавленным голосом, едва удерживаясь от слёз, произнесла Сима.

— Как — домой?

— Насовсем!?

— Безобразие!

Вэто время вошел учитель истории.

— Барышни, барышни! Ай-яй-яй! По местам! — призвал к порядку добродушный старик. — Фотина вы куда же? Я в класс, а вы от нас?! Что случилось?

— Мне начальница приказала идти домой, — сказала Сима, и слёзы, уже переполнив глаза, покатились на щеки, на фартук, на парту.

— За какую провинность, Симочка? — спросил учитель.

— За посещение в больнице подруги и за передачу больной букета от имени класса! — сказала Маня Светлова. — Весь класс виноват. Мы послали Симу. Нам надо собрать все книги и уходить.

— Светлова, Светлова, потише! Вы еще не курсистки. Садитесь, — сказал историк. — А вы, Фотина, вытрите слезы, держите голову выше и идите домой спокойно. Идите. Все разберется и все придет в норму. До скорого свидания, Симочка…

3

Весть об исключении Симы из гимназии в тот же день облетела полгорода. Гимназистки, гимназисты и реалисты только об этом и говорили. В большом писчебумажном магазине, куда приходили сотни учеников за тетрадями, карандашами и перьями, было подобие гимназического клуба: здесь встречались, чтобы вместе пойти на каток, отсюда старшеклассники провожали девочек до дому. В этот день здесь все разговоры сводились к обсуждению подробностей исключения Фотиной.

Викентий Иванович за обедом успокаивал Симу, напустив на себя философское спокойствие:

— Если они посмеют тебя исключить, ты уедешь в Москву, поселишься с Аночкой Лихаревой, сдашь экстерном и поступишь на курсы… Нич-чего ты от этого не потеряешь! — уверял он дочь.

— Кешенька, ну подумай, пожалуйста, лучше, что ты говоришь! — возразила Софья Петровна мужу. — Да пусть-ка попробуют исключить. За что?! Да я к архиерею пойду и его спрошу — можно ли бросить подругу в отчаянии и беде. Пусть он попу и начальнице, этой дуре набитой, мозжишки на место поставит!

Сима, которая дома дала было волю слезам, постепенно успокоилась и после обеда читала «Обрыв», когда к ней одна за другой начали приходить гимназистки.

— Я думала, что ты, уходя, запоёшь «Марсельезу». Я так и решила, что в этом случае вместе с тобой подхвачу — пусть выгонят! — заявила Маня Светлова.

— Гимназисты советуют нам объявить забастовку, пока не добьемся твоего возвращения, — говорила вторая.

— Правильно было нам всем собрать книги — да по домам! На цветы собирали все. Значит, и ответ держать вместе! — поддержала третья.

— Тут поп и Цесарка во всем виноваты…

— Ну, баронесса сама-то мандрила с лорнетом! — спорили девочки.

Софье Петровне с трудом удалось убедить их в том, что прежде решения педагогического совета в забастовке нет никакого смысла.