По поводу одной современной повести

Между тмъ оставаться и въ прежнемъ двусмысленномъ относительно новыхъ требованiй положенiи невозможно. Необходимо выйти изъ смшной и пошлой безхарактерности, изъ этой удушливой болзни воли, изъ неспособности на какое бы то нибыло дло. Герой повсти, послужившей причиной моего спора съ вами, ршилъ трудный вопросъ, нашолъ страстно желаемый выходъ, но куда?.. въ простое, мщанское счастьице, на томъ основанiи, что онъ самъ сходитъ съ подмостковъ и идетъ въ толпу; мильоны – де живутъ съ единственнымъ призванiемъ – честно наслаждаться жизнью. Да чтожъ изъ этого, что наслаждаются? И животныя честно наслаждаются жизнью. И что значитъ для героя честно наслаждаться жизнью? Ходитъ исправно въ департаментъ, не пьянствовать, не играть въ карты, не воровать и не брать взятокъ, не развратничать? Даже и эти добродтели уже выше мщанскихъ требованiй; чмъ же удовлетворяется герой нашъ? Такъ можетъ – быть онъ не объявляетъ и претензiй на боле широкiя, на боле высокiя человческiя свойства: вдь онъ разжаловалъ себя изъ героевъ въ простые смертные; можетъ – быть онъ и не думалъ никогда выходить изъ толпы и не мечталъ быть героемъ; можетъ – быть никакiе интересы, выходящiе изъ сферы мщанскихъ стремленiй, не были ему знакомы, сердце его никогда не отзывалось на нихъ, горизонтъ его мысли никогда не расширялся дале этихъ стремленiй? Нтъ, на свиданiи съ невстой своей онъ только лазаря корчитъ, неподозрвая, что этимъ обнаруживаетъ онъ все свое безсилiе и прочiя дрянныя свойства. Не подступали бы мы къ нему съ такими вопросами и требованiями, еслибы онъ былъ гоголевскiй сапожникъ Готлибъ изъ Гороховой или милйшiй Акакiй Акакiевичъ. Нтъ, онъ обманулъ насъ и не скроетъ отъ насъ своей пошлости. Подойдемъ къ нему поближе. Нравственныя свойства его обнаруживаются имъ при столкновенiи съ его прiятелемъ или другомъ художникомъ, который вамъ такъ понравился, и при противоположенiи этихъ двухъ характеровъ. Сомнваться въ благородныхъ чувствахъ нашего героя мы не имемъ права, судя по тмъ даннымъ, которыя представилъ намъ авторъ. Мы можемъ только найти нсколько вялымъ и неповоротливымъ его умъ, которому не подъ силу разоблачить остроумнйшiе парадоксы его прiятеля – Мефистофеля; но, судя по влiянiю героя на своего прiятеля, влiянiю, основанному на высокихъ и честныхъ его убжденiяхъ, слдуетъ заключить, что герой одаренъ дйствительно сильнымъ и благороднымъ характеромъ. Пройденная имъ жизнь еще боле убждаетъ насъ въ этомъ. Его негодованiе противъ вчнаго гореванья, противъ никому ненужной тоски, противъ безпредметнаго отчаянiя, противъ мрачнаго взгляда на жизнь и доморощенной байроновщины показываютъ намъ, что онъ освободился отъ романтической золотухи, занесенной на нашу почву и такъ жестоко мучившей недавне поколнiе; герой – человкъ дйствительной, реальной жизни, онъ стоитъ съ требованiями отъ нея простыми и здравыми. Онъ хорошо понимаетъ столь употребительное выраженiе, которымъ нын снимается съ личности всякая отвтственность: «среда зала»; онъ прямо обвиняетъ прiятеля въ софизмахъ и дiалектик и требуетъ съ него слово перемнить жизнь, взглянуть въ будущее, сдлать запасъ на старость, которая иначе станетъ смотрть на «веселенькiе пейзажики», наконецъ будитъ его совсть. Всеотрицающiй духъ Мефистофеля задумывается надъ этимъ словомъ и язвительная, саркастическая улыбка застываетъ на устахъ его при этомъ «реальномъ» для него слов. Напрасно! Эфектъ потерянъ безполезно, потомучто никакая совсть не выдержитъ мефистофелевской дiалектики; вдругъ явилось ни съ того ни съ сего слово, которымъ играть нельзя. Пейзажикъ этотъ удивилъ меня, но я впрочемъ примирился съ нимъ на слдующей страниц, когда узналъ, что если Мефистофеля уже слишкомъ безпокоитъ совсть и дерзко спрашиваетъ его: «впередъ не будешь?» то онъ въ бшенств отвчалъ: «буду, непремнно буду!» Этимъ была возстановлена правда отрицанiя. Безразличiе, индиферентизмъ, апатiя прiятеля возмущаютъ нашего героя, а эта апатiя и неспособность ни къ какому длу и составляла отличительную черту героевъ прошлаго поколнiя, противъ которыхъ возстало общее сознанiе. Чего можно ожидать отъ людей, которые не чувствуютъ злости ко злу, расположенiя къ добру, которые разучились смяться даже, которыхъ совсть не мучитъ, про которыхъ смло можно сказать, что они сгнили? Ничего отрицательнаго, ничего положительнаго, полное безразличiе; трудъ, отечество, любовь, свобода, счастiе, слава – пустые звуки; одинъ эгоизмъ, полный, безапеляцiонный эгоизмъ, да и того нтъ, потомучто эгоизмъ этотъ не влечетъ за собою ни довольства, ни наслажденiя, ни чувства собственнаго достоинства. Намъ понятно это болзненное сомннiе, это полное отсутствiе надежды и вры, это безсилiе, возбуждающее состраданiе, потомучто мы сами прошли чрезъ этотъ фазисъ развитiя, потомучто знаемъ вс скрытыя и глубокiя раны этой болзни; знаетъ это хорошо и герой нашъ. Надобно думать, что послдующiй фазисъ будетъ совершеннйшiй, что новая форма мысли и чувства ближе къ истин и идеалу – увидимъ. Несостоятельность же печоринскаго разочарованiя оказывается немедленно по предложенiи ему какого – либо средства для прекращенiя такого жалкаго и безполезнаго существованiя. Такое же средство предложилъ герой нашъ своему прiятелю и излечилъ его по крайней мр на нкоторое время; совершеннаго излеченiя ожидать здсь невозможно: мы знаемъ, какъ кончаютъ такiе люди. Но главное дло, что вся эта дурь напущена на себя прiятелемъ нашего героя. Какъ ни безотрадны слова его и парадоксы, за ними слышится что – то живое, человческое, еще несовсмъ сгнившее. Самъ авторъ хорошо это чувствуетъ и не стерплъ, чтобы не высказать этого въ какихъ – нибудь «веселенькихъ пейзажикахъ» врод бабы съ шарманкой, старика скрипача – нмца, оборванаго мальчишки и тому подобнаго. Можно всегда предсказать, что къ подобнымъ личностямъ, выводимымъ въ противоположность герою, сохранится вся симпатiя читателя. Оно понятно. Въ нихъ много остроумнаго, парадоксальнаго, много поэтическаго элемента и поэтической обстановки, а главное – никто не ожидаетъ отъ нихъ подвига, иныхъ длъ, кром описанныхъ въ «веселенькихъ пейзажикахъ», стало – быть никто не будетъ обманутъ. Всякiй увренъ, что какъ только пройдетъ первый пылъ и жажда дятельности подобнаго разочарованнаго господина, возбужденные встрчей съ живымъ и здоровымъ организмомъ, какъ только станетъ ему снова скучно, то онъ ляжетъ на диванъ, задеретъ на стену ноги и будетъ ждать часъ, другой, третiй, не перемнится ли расположенiе духа; а перемнится, – пойдетъ смотрть «веселенькiе пейзажики», и читатель успокоивается, довольный поэтической обстановкой милаго Мефистофеля. Но я увлекся мене занимательною для меня личностью и забылъ моего героя. Мы сказали, что основываясь на характеристик его, представленной авторомъ, мы были вправ ожидать отъ него если не благороднаго дла, то врности себ самому; въ противномъ случа онъ обманулъ насъ или характеристика его сдлана неврно и отъ автора ускользнули весьма замтныя черты его характера, которыя объяснили бы поразившее насъ противорчiе.