По прозванью человеки

Как часто мы мечтаем о покое,
не слишком представляя, что такое
наш Главный Приз по имени Покой.
Мой добрый друг, покой нам — только в Ницце,
на стадионе или в психбольнице,
покой наш — Куршавель или Джанкой.

Покой, когда он только не приёмный,

суть броский быт, кипящий жаром домны,
дарящий жизни сочный аромат.
Порою даже в возгласе «По коням!»
мне слышится заряженность покоем —
покоем чингисхановых армад.

Мой друг, покой — отнюдь не спутник лени.

Доступен он в местах людских скоплений
по низкой и завышенной цене.
Не верьте чуду или верьте чуду —
покой возможен, в принципе, повсюду.
Но только не с собой наедине.

Мораторий

Он сжимает в руке обветшалый обрывок хоругви,
он глядит и глядит, как костёр превращается в угли,
в пораженьях своих ни за что не желая признаться, и
сам себя каждый вечер пытается выискать в гугле,
заряжая фамилию, ники и их комбинации.

Но не то возвращается. Снова не те результаты.

Википедия варит бульон, где и лица, и даты —
но не те, что хотелось. И он научился сутулиться
и глядеть, как в печи (от зарплаты до новой зарплаты)
микроволны ласкают бока замороженной курице.

Всё один да один. Не бандит, не изгнанник, не нищий.

Он как будто вернулся с войны и застал пепелище.
Уберёг он себя от тюрьмы, от сумы да от Кащенко.
А зачем? Пустота, как волчица голодная, рыщет
в наглотавшемся пыли пространстве почтового ящика.

Он сжимает руками виски, он одет не по моде;

вся прошедшая жизнь — пачка фото на старом комоде;
а на лампочке муха, вселенской печали разносчица…
Телефон всё молчит да молчит, а ООН всё не вводит,
всё не вводит никак моратория на одиночество.

Болото

Не сочинит здесь песен соловей,
и сердце от тревоги не спасётся…
В капкане изувеченных ветвей
запуталось застенчивое солнце.
Дух леса зародился и зачах,
наверно, здесь, где ни воды, ни суши.
Лишь пустота в базедовых зрачках
на кочках восседающих лягушек.
Зато они привычны ко всему
бестрепетно, безмолвно, неустанно:
и к свету, нисходящему во тьму,
и к вони восходящего метана.
Здесь тих и незаметен бег минут;
на воздухе узор тоскливый вышит…
Здесь жить нельзя — но всё равно живут.
Наверно, даже чувствуют. И дышат.
Замри. Всё образуется само.
Покой всегда стабильнее полёта…

Затягивает ряска, как бельмо,

зелёный близорукий глаз болота.

Гонки