По прозванью человеки

Старый кэб закатного цвета ржавого.
Сторроу-Драйв. Из русских краёв таксист.
И всё те же песни Тимура Шаова,
да налип на «дворник» зелёный лист.

Дождь и град смешались в такое крошево,

что, ей-богу, Бостон не стоит месс…
И чернеют тучи, как кляксы Роршаха
на нависшем своде стальных небес.

Занесла ж меня в этот кэб нелёгкая!

Я же мог бы выбрать другой, поди…
Не бубни, таксист, о проблемах, окая,
да потише сделай свои CD.

Поражай другого своими темами

и кляни бурлацки свою баржу…
Да, у нас с тобою похожи демоны,
только я своих при себе держу.

Разве что — в стихи, непрямой наводкою,

я гоню их ближе к Большой Земле…

Еле слышно тянет лучком с селёдкою

от салона старого «Шевроле».

Недосказанное

В то время и в средних широтах гуляли пассаты,
в то время деревья, как водится, были большими…
Размеренный пульс окончания семидесятых
стучал, как поздней нам сказали, в застойном режиме.
Уже д'Артаньян возвратил королеве подвески,
и Гоголь уже написал о летающей панне…
Я помню девчонку с мальчишкой. Обычных. Советских.
Живых, остроумных и слывших душою компаний.
Им были ещё неизвестны объятия сплина;
для них в партитуре нашлись энергичные ноты:
они хохотали и пили дешёвые вина,
они бесподобно умели травить анекдоты.
Но только они попадали в одно помещенье —
как будто бы свет выключался в большом кинозале…
Планета на эти часы прекращала вращенье,
и словно по прихоти мага, слова исчезали.
И воздух сгущался, как жар вулканической Этны;
Они замирали, друг друга коснувшись случайно…
Меж ними струилось молчанье, как дым сигаретный,
и всем очевидна была их неловкая тайна.
А рядом — горбушки, стаканы да шпроты. Аскеза.
А рядом — лились из колонок битловские нотки…
Но стоила мессы их странная кома together,
смесь боли и счастья, смятенный отрезок короткий.
Любовь и такою бывает — пугливее лани.
И тех, кто в себе её носит, никто не осудит…

Полгода спустя он бессмысленно сгинет в Афгане.

Она выйдет замуж.
Но помнить, наверное, будет.

Осень двух континентов