По пути в бессмертие

Иван с подоспевшим напарником поднимают тело юноши на плечи и тащат по крутому склону наверх, навстречу равнодушным, не обращающим на них внимания людям. Безжизненное тело с заброшенной головой и раскинутыми руками медленно ползет наверх над морем голов, скатывающихся вниз, в котлован. Музыка Второй симфонии звучит как плач по загубленным судьбам этих людей.

313. (Съемка в помещении.) ВАШИНГТОН. КОНЦЕРТНЫЙ ЗАЛ. ВРЕМЯ ТО ЖЕ.

Рахманинов продолжает дирижировать. Лицо его напряженное, усталое, с мешками под глазами. Знает ли он, чувствует ли он, какой стон разносится сейчас над просторами его далекой и незабытой Родины?..

314. (Натурная съемка.) ПАРИЖ. ВИД ИЗ ОКНА. ЛЕТО.

Эйфелева башня хорошо видна через окно с высокого правого берега Сены. Рахманинов стоит у окна.

315. (Съемка в помещении.) ПАРИЖ. КВАРТИРА ШАЛЯПИНА. ВРЕМЯ ТО ЖЕ.

Рахманинов стоит у окна спиной к Шаляпину, который лежит в постели в распахнутом на груди халате.

Рахманинов. В Европе все летит в пропасть, Федя. Не сегодня завтра грянет война. Немцы возьмут Париж. Они возьмут все… Уезжать надо, Федя.

Шаляпин поднимается, начинает одеваться. Рахманинов искоса наблюдает за ним. Шаляпин немыслимо похудел, глаза ввалились, редкие слипшиеся волосы, желтое восковое лицо. Шаляпин пристально смотрит на друга.

Шаляпин. Ты находишь, я изменился?

Рахманинов. Нисколько.

Шаляпин. Врешь. Я похудел. Вот здесь (он стучит по груди) камень лежит. Тоска… Курить не дают, задыхаюсь. Вино у меня отобрали. (Неожиданно озорно улыбается.) А все-таки бутылочку коньячку я спрятал. Вот видишь, у меня ключик. (Он вытаскивает из кармана маленький медный ключик.) Выпьем?

Рахманинов. Тебе ж нельзя, Федя.

Шаляпин. Да я рюмку только!

Рахманинов. Ну что ж, давай.

Шаляпин приоткрывает дверь в коридор. Убедившись, что никого нет, воровски крадется к напольным часам, виднеющимся в коридоре. Рахманинов наигрывает на пианино, стоящем в углу спальни.

Рахманинов (бормочет). Пианино-то как расстроено…

316. (Съемка в помещении.) СПАЛЬНЯ ШАЛЯПИНА. ПОЗЖЕ.

Шаляпин опрокидывает рюмку коньяка в рот и сразу же наливает еще одну.

Рахманинов. Тебе не надо больше, Федя.

Шаляпин. Э, брось, для меня все едино… Если б я был в России, бросил бы петь и уехал бы к тебе в Ивановку. Архитектор построил бы мне дом там, на обрыве, где эхо, помнишь? Поешь — кругом в разных местах повторяется.

Рахманинов. Помню.

Шаляпин. Построил бы там себе дом и спал бы на вышке с открытыми окнами, где пахнет сосной и лесом.

Рахманинов. Что ты несешь, Федя? Ивановку давно раскрали и разрушили.

Шаляпин. Да… Странно, что грабеж называют революцией. А я бы там выздоровел.

Рахманинов. А помнишь, как мы рыбу ловили? Ты меня все дразнил — нарочно пел противным голосом.

Шаляпин (оживляется). А ты в одежде в речку бросился! Какая вода была! Все дно видно, рыбешки кругом плавают. А какие сливки, баранки! Ты всегда говорил, что это — рай. И правда, это был рай. Да… Великая страна была!

Рахманинов (выпив залпом коньяк). А ведь это мы с тобой ее погубили, Федя!

Шаляпин. Чего ты несешь?

Рахманинов. Это ведь и на нас лежит вина. За все.

Шаляпин. Э-э, брось!.. Что мы могли? В окопах с Врангелем от красных отбиваться?

Рахманинов (блеснув глазами). «Дубинушку» пел?.. Пел… А я дирижировал в восторге! Какую-то зарю новой жизни проповедовали! А как мы не чтили, не любили все русское, с завистью на Запад смотрели. Помнишь, ты все ведь ругал, твердил, что в России невозможно жить!

Шаляпин. Дурак был.

Рахманинов. И я дурак был. Только сейчас и понял, какая это великая страна.

Шаляпин. А все-таки это мученье — быть русским… Мученье и счастье… Слушай, мужичонка тот, Белов, он жив?