По расчету (СИ)

— Да какой там… ночь… Полчаса на сеновале, и готово дело. И дело даже не в том, что мне не понравилось, дело не в том, что он собрался и ушёл сразу же, оставив меня одного. Он так ухмылялся, недобро, понимаете? Я пошёл домой, ну, а он уже там. С моим отцом толкует. Я уж обрадовался. Ан нет, смотрю отец на меня хмурится сердито. И тут ещё один альфа входит — наш сосед. Оказывается, он видел, как мы с Лоренсом вместе шли, я сам шёл, никто меня не заставлял. Он всё видел. И всё подтвердил. Все ушли. Я остался наедине с отцом. Он даже не повысил голоса. Он говорил тихо-тихо, но таким тоном, что я боялся оторвать взгляд от пола. Он сказал, что не желает меня больше видеть, что я опозорил семью, что я ему больше не сын. Он не дал мне даже попрощаться с папой — знал, что тот будет меня защищать. — Доминик всхлипнул, — ну и вот я здесь. Без гроша за душой, никому не нужный и домой вернуться не могу, потому что обо всём этом, наверняка, знает вся деревня.

Несколько минут два омеги — один уже взрослый, успевший разочароваться в жизни и совсем ещё юный, полный надежд, которые вот так запросто выдрали с корнем обстоятельства и его же собственная глупость — сидели молча, уставившись в пол. Когда неловкое молчание затянулось, Ирвин выдавил:

— А зачем они это сделали? Лоренс ещё понятно, а зачем сосед-то так с тобой?

— Лоренс, как оказалось, просто поспорил с друзьями, что за месяц сумеет меня… — Ник не договорил. — Ну, а сосед… Мой отец самый зажиточный крестьянин в деревне. Ему все хотят насолить. Ну и сосед тоже. Да и мало ли просто подонков, которым нравится портить людям жизнь?

— Много, мой муж например.

— А он-то что?

— Да ничего, вот в том-то и дело. Меня выдали за него совсем мальчишкой. Вот сколько тебе?

— Шестнадцать. Недавно стукнуло.

— Ну вот, а мне семнадцать было. Я-то всё, дурак, ждал принца на белом коне. А нарисовался пузатый трактирщик. Вот этот вот урод — лысый, с бакенбардами и весь обвешанный поддельными брюликами. Каково мне было, представь. Вот и мучаюсь всю жизнь, тружусь как раб на галерах, а он мне — дармоед, да ещё и окаянный. Ну и где она — большая любовь, о которой в сказках рассказывают, а?

— Да есть она где-то, я думаю…

— Вот ты думаешь — а я знаю. Нет никакой любви, есть брак, и это — кабала, из которой не выпутаться, как ни старайся.

— Что же ты не сбежал от него?

— Этот подонок обрюхатил меня сразу же, куда я с ребёнком-то убегу? А бросить малыша я бы не смог.

— Да уж понимаю.

Они оба замолчали, вновь и вновь прокручивая в памяти рассказы друг друга. На этот раз их молчание не было неловким, они будто разговаривали друг с другом без помощи слов, плечом к плечу делили общее омежье горе, выпавшее на долю каждому из них. Посидев некоторое время, Ирвин встал со словами:

— Ладно, мне пора. Ты спи. Ах да, я тебе сейчас одеяло принесу, накроешься хоть — а плащом солому застели.

Ник улыбнулся заботе и внезапному признанию. Накрыл плащом солому, дождался Ирвина и накрылся хоть и тонким, но всё же одеялом. Сон не спешил приходить, и омега снова окунулся в мысли о своём положении, вспомнил папу, младшего братика, которого он больше никогда уже не увидит, даже отца, который, на самом-то деле, был совершенно прав и, более того, не мог поступить иначе. Слёзы струились по щекам, остановить их у Ника не было ни сил, ни желания. Вчера ночью в лесу он практически потерял сознание, и ему было не до раздумий, а вот сегодня он был в тепле и вполне себе сыт, и мысли не замедлили вернуться. Он осознал весь ужас своей ситуации: он вдали от семьи, на нём клеймо позора, денег больше нет ни копейки и идти ему некуда. Остаётся только подыхать с голоду. Приглушённые рыдания всё же вырывались наружу, и звук человеческого голоса привлёк внимание кое-кого, кто тоже находился в хлеву.

Доминик очень перепугался, когда ощутил на лице горячее и не очень-то ароматное дыхание, но потом выдохнул с облегчением — то был всего лишь старый пёс, почуявший чьё-то горе и решивший помочь так, как умеет. Он улёгся рядом с парнишкой, положил тяжёлую голову ему на грудь, согревая и успокаивая, а омега с удовольствием запустил пальцы в кудлатый загривок, почесал псину за ухом и даже чмокнул в холодный нос.

— И тебя никто не любит, да? И тебя из дому выгнали? Ну, вместе теплее.

Обняв собаку, Ник крепко заснул, согретый теплом и добрым отношением пусть и безмолвного, но всё же живого существа.

Утром омега проснулся от того, что это самое существо смачно лизнуло его в лицо, видимо, возвращая вчерашний поцелуй. Ник рассмеялся, утирая лицо рукавом, и потрепал пса по макушке.