По расчету (СИ)

Осень была самом в разгаре своего золотого великолепия. Последние тёплые лучи солнца в этом году озаряли светом леса, пригорки и лужайки с поздними полевыми цветами. Дожди отступили, и природа разразилась последней вспышкой жизни. Птицы сновали среди веток, ища чем бы поживиться, насекомые, собирающие последнюю дань с цветов, создавали нестройный гул. В полях паслись стада овец и коров, то там, то здесь слышалась дудочка пастуха. Идти по дороге, утрамбованной дождями, было легко и приятно, дурные мысли невольно отступали, солнце согревало, а не палило. Воздух был прозрачен и чист, ветви деревьев вырисовывали на фоне синего неба прихотливые узоры, сплетаясь и шумя.

По пути попадались деревеньки с опрятными маленькими домами, украшенными деревянной резьбой и оплетёнными уже покрасневшим плющом. Вокруг простирались поля, на которых летом колосилась рожь — теперь же сено уже было убрано, и среди высохших остатков скошенной травы сновали птички.

Доминик жмурился от ласкового тепла осеннего солнца, улыбался, сам не зная чему, и любовался окружающими его видами. Долгая дорога не утомляла, бодрость, так характерная для юности, была усилена сытым желудком, крепким сном и радостными мыслями. Пару раз омега устроил привал и, хотя еды у него совсем не было, умудрился раздобыть горстку ягод.

Периодически мимо мальчика проезжали всадники и повозки, то в одну, то в другую сторону, и он вынужден был удерживать пса, потому что тот рвался защитить новоиспечённого хозяина. Пару раз попались телеги, запряженные приземистыми крупными лошадками, направлявшиеся на рынок из одного города в другой. Одна из них, ехавшая назад, в недавно покинутый Домиником город, остановилась, и его окликнули.

— Эй, парнишка!

«Парнишка» оглянулся и увидел старенького омегу, который ласково ему улыбался. Светлые глаза его были окружены сеточками весёлых морщин и словно бы лучились добротой и любовью ко всему окружающему миру.

— На вот, возьми яблочек, — старик протянул ему несколько самых спелых медовых яблок.

— Да что вы, спасибо. Я не голоден, — Ник снова был удивлён подобной щедростью незнакомого человека.

— Да возьми, возьми! У меня много.

— Ну правда, я не могу взять, — юноша смущённо улыбался, не зная, что более невежливо — принять подарок или отказаться от него.

— Бери-бери, вот тебе ещё буханка хлеба.

— Да за что же? — Ник совсем растерялся. — Вы же их продавать везёте? Как же я могу взять?

— А смысл-то везти хлеб из города в город? Я ж его бы и у себя продал. Нет, я глиняные горшки продаю, — он откинул грубую холщовую ткань, демонстрируя идеально одинаковые горлышки глиняных сосудов, стоящих в телеге, — а это сам ем. Бери, у меня есть ещё хлеб.

Старик буквально всунул хлеб и яблоки в руки юноше и, слабо стегнув конягу поводьями, тронулся дальше. Доминик стоял и улыбался, вновь поражённый внезапной добротой чужого человека. Он отломил кусок хлеба собаке, с хрустом запустил зубы в яблоко и зашагал дальше.

День уже клонился к закату, когда на горизонте задымились трубы города. Доминик приободрился. Хлеб был съеден до крошки, яблок тоже не осталось, но уже скоро, как предвкушал с удовольствием юноша, его ждало тепло очага в таверне и сытная пища. Сил прибавилось от мыслей о ночлеге.

Пёс бегал где-то впереди, Доминик совсем забыл про него. Мыслями он уже был в тёплой постели — за серебряные монеты ему, конечно, дадут комнату, и не придётся снова ночевать в стогу сена. Краем глаза омега заметил, как из-за поворота выехала чёрная карета, запряжённая четырьмя лошадьми. Она всё приближалась, а юноша гадал, что за богач может разъезжать в таком великолепии. Наконец она оказалась всего в десятке шагов от него. Что-то большое и чёрное рванулось наперерез карете, и раздался заливистый хриплый лай. С ужасом мальчик узнал свою собаку, которая сейчас надрывалась, кидаясь на лошадей, с перепугу встающих на дыбы. Ник бросился к карете, обхватил пса за шею и с трудом оттащил его в сторону. Из кареты высунулась голова альфы с коротко стриженными волосами, чёрными глазами и густыми бровями, сведёнными к переносице.

— Твоя собака?

Доминик нашёл в себе силы только на кивок. Альфа скрылся в глубине кареты, оттуда донеслись ещё голоса, и вскоре дверь распахнулась и из кареты вышли двое — одного из них Ник уже видел. Оба были высокие, широкоплечие, оба в чёрном и с оружием. Доминик судорожно сглотнул, снизу вверх глянул на здоровяков, и мысленно приготовился к смерти. Не успел омега оглянуться, как эти двое оказались возле него с недобрыми ухмылками. Пёс глухо зарычал, но потом сорвался на истошный визг, когда получил тяжёлым сапогом по брюху. Оглядев мальчика с ног до головы, первый альфа ухмыльнулся:

— Омежка. Тем лучше.

Грубые руки сдавили хрупкое тело, содрали с плеч почти пустой мешок (в нём была чистая рубаха, да и только), откинули капюшон, чтобы полюбоваться копной непослушных рыжих волос и вздёрнутым носом, покрытым веснушками.

— Ещё и рыжий, бестия, — они довольно переглянулись.