По расчету (СИ)

Омега, распалённый этой длительной тирадой, не заметил, что уже давно сидит, опустив голову на плечо мужа, а тот осторожно обнимает его. Рядом с человеком, с которым Альвин прожил почти двадцать лет, было надёжно, и он понемногу успокоился. Раз муж сказал, что найдёт — значит найдёт. И никуда Доминик не денется. И плохого с ним тоже ничего не случится. Утерев вновь набежавшие слёзы тыльной стороной ладони, омега встал и пошёл уложить спать младшего сына, альфу, вылитого папашу. Только волосы рыжие, как и у Ники — в него, в Альвина. Зайдя в комнату, он подошёл к кроватке, на которой сидел малыш, и взял его на руки. Мальчик уже засыпал, и нужно было только уложить его под одеяльце, напеть пару куплетов незатейливой песенки и поцеловать на ночь.

Когда Альвин спустился вниз, Бэн всё ещё сидел за столом, сложив пальцы вытянутых рук в замок, и тупо смотрел перед собой. Он едва отреагировал на появление супруга, бросив на него мимолётный взгляд. В душе альфы творилась настоящая буря: спустя два дня он и сам не мог понять, как позволил таким злым и жестоким словам сорваться с губ. Бэн вспоминал лицо сына, которое то белело, то краснело так, что веснушки казались то ярче в два раза, то становились практически не видны. Он выглядел таким несчастным и беззащитным, и ему скорее требовалась поддержка любящего отца, чем суровое наказание. Но Бэн, к своему великому стыду, поддался страху перед общественным мнением и поступил так, чтобы избежать осуждения селян. Выгнав сына, он подтвердил свою репутацию добропорядочного человека. Если бы он позволил «шлюхе», как теперь назвали в деревне Ника, остаться, на их дом пал бы позор. Альфа поступил так в порыве, не осознавая всей подлости содеянного; к тому же, он не сомневался, что сын вернётся и будет умолять пустить его в дом. Конечно же, он пустил бы. Остыв, он с ужасом осознал, что спустя несколько часов Доминик не вернулся, и кинулся искать его в окрестных лесах. Не нашёл и вернулся домой, чтобы рассказать обо всём мужу, который всё ещё ничего не знал. Для Альвина новость стала ударом, подкосила его, и в некогда счастливом доме воцарилась мертвенная тишина.

Альвин, убрав остатки ужина со стола, сел рядом с мужем и, не глядя на него, начал чертить ногтем большого пальца линии на столе. Неловкое молчание нависло над супругами, они оба страшились посмотреть друг другу в глаза. Альфа, пристыжённый своими мрачными мыслями, не выдержал и нарушил молчание первым.

— Я найду его. Обещаю тебе, найду. Я всю округу на уши поставлю. Но он вернётся домой, вот увидишь.

— Я знаю. Знаю, — омега всё ещё смотрел на стол, смахивал с его поверхности невидимые глазу соринки, не решаясь поднять взгляд.

— Иди спать. Ладно?

— А ты? — Альвин наконец вскинул взгляд на лицо Бэна.

— Я не хочу. Просто не могу спать, думая о том, что Ники где-то там… один.

— Думаешь, я могу?

— Ты должен. Ты ничего не сказал мне, но я знаю. Уже месяц знаю.

Лицо омеги вспыхнуло краской от этих слов. Он старался как можно дольше не говорить мужу о своей поздней и достаточно неуместной в такой тяжёлый год беременности. Тридцать семь лет, всё-таки, не молоденький. Да и холодное дождливое лето обещает голодную зиму, в которую и родить и выкормить ребёнка будет трудно. Однако смущение его отошло на второй план, когда до него дошла простая истина.

— Ты знал? — спросил он ледяным тоном.

— Да, — Бэн ещё не понял, к чему клонит его муж.

— Ты просто скотина, Бэн. Ты знал, ты знал, что я ношу ребёнка! И это не помешало тебе выгнать родного сына из дому! Как ты мог? Как ты мог… так?!

Слёзы снова хлынули из глаз Альвина, злые слёзы обиды и недоумения. Бэн понимал, какой страшной опасности подверг супруга. В его возрасте трудно выносить ребёнка, а он не пощадил его чувства, заставил страдать и бояться, заставил мучиться неопределённостью. Он видел, как ночами омега, ступая босыми ногами по ледяному полу, крадётся к углу, в котором висят иконы, и падает на колени, моля спасти Ника. Он слышал надрывные рыдания, стоны и невнятный шёпот, исходящий из самого растерзанного любящего сердца, но не смел подойти и прервать этот жертвеннический акт родительской любви. Он слышал, как омега возвращается в постель и ещё долго не спит, ворочаясь с боку на бок, шепча молитвы и тихо постанывая от ломоты в пояснице. И жгучий стыд захлёстывал Бэна с головой, стыд за свой подлый поступок по отношению к любимому сыну, стыд за страдания, которые принёс мужу, стыд за то, что обе эти ночи не подошёл к Альвину, когда тот, согбенный, на коленях, молил Бога за Доминика, не поднял его с холодного пола, не уложил в постель, а всё только потому, что не смел взглянуть ему в глаза. Он боялся этого прожигающего, жестокого взгляда, вынесшего бы ему приговор. Приговор подлеца и труса. Густые брови Бэна сошлись к переносице. Он твёрдо решил, что не даст больше такому бледному, хрупкому и беззащитному Альвину дрожать на ледяном полу, посылая страстную мольбу небесам. Он посмотрел в глаза мужу, выдержал не по-омежьи суровый взгляд.