По расчету (СИ)

Тишина, нарушаемая цокотом копыт, скрипом колёс и тихой мелодией, длилась несколько часов. Вечером, когда уже солнце начало клониться к острым верхушкам леса, заключённых накормили скудным ужином. Старик лёг спать, подложив ладонь под голову, крестьянин заснул лёг так же, а Доминик и цыганёнок так и спали сидя, прижавшись друг у другу. Безумец, кажется, впал в забытьё и не просыпался до самого следующего утра.

Завтрака не было — до города оставалась пара часов езды, и конвой решил, что нечего тратить на заключённых еду, раз уж они всё равно вскоре поедят. Для Доминика тишина становилась невыносимой. Повернувшись к крестьянину, он робко спросил, куда их везут.

— В Солсбери, — коротко ответил он. Кажется, он не очень был настроен на разговор.

— Но почему? — не унимался омега. — За что нас везут туда? И что будут делать?

— Тебе лучше знать, парень, в чём твоя вина, — отрезал крестьянин довольно грубо.

— Я не знаю. Я шёл в Нетерхемптон, моя собака облаяла богатую карету. Ехавшие в ней альфы меня избили и бросили на дороге, а очнулся я уже в тюрьме. В чём же я виноват?

— Скорее всего, тебя обвиняют в бродяжничестве, — едва слышно сказал старик. — Как и меня. Я никому не сделал зла, ходил по большим дорогам, играл на дудке и тем зарабатывал себе кусок хлеба.

— А за что арестовали тебя? — Доминик повернулся к малышу-цыганёнку.

— Я украл кошелёк у одного господина, — мальчик улыбнулся.

— А я убил мерзавца, который изнасиловал моего брата, — сквозь зубы рыкнул крестьянин, хотя Доминик не задавал ему вопроса, решив, что он всё равно не ответит. — И, кажется, я тут больше виноват, чем все вы, вместе взятые.

— Этот пёс точно кого-то убил, — цыганёнок указал пальцем на спящего калеку. — У него башка не на месте.

Начавшийся было разговор как-то прервался сам собой, и все снова погрузились в свои мысли. Вдали показались дома и высокий шпиль Солсбери, и кучер пуще прежнего принялся стегать тощих кляч, чтобы поскорее добраться до города, а там и до ближайшего трактира.

Тюрьма Солсбери имела куда более благообразный вид: большое здание с башнями, высокими стенами, мощёным камнями двором. Вокруг царила чистота и строгость, вызывавшая невольный страх и уважение. Арестованным связали руки и под конвоем повели в камеры, где сытно и даже вкусно накормили. Калеку пришлось перенести, потому что он так и не пришёл в себя.

Доминика разлучили со всеми его спутниками, потому что они были альфами. Его же поселили в камеру с двумя омегами, которые, казалось, сидели здесь уже довольно давно. Один из них был осуждён за проституцию, другой за детоубийство. Доминик не имел большого желания вступать с ними в диалог, так что они восприняли его враждебно, уязвлённые его пренебрежением.

Суд был назначен на завтра. Весь день омега мучился неизвестностью, пытаясь предугадать, какое наказание ему полагается за «бродяжничество». Соседи по камере зло шушукались между собой, косо поглядывая на Доминика, и ему становилось всё более и более неуютно под их недружелюбными взглядами.

Так прошёл целый мучительный день — Доминик гадал, что ждёт его впереди, слушал злобное шипение соседей по камере, вспоминал тепло родительского дома, отцов и братишку. Потом вспомнил старого пса, который теперь остался там, далеко, и умрёт от голода в одиночестве. Это воспоминание, самое свежее, переполнило чашу терпения, и Доминик, лёжа на койке лицом к стене, заплакал, кусая тощую подушку, чтобы никто его не услышал.

Утром нервное напряжение достигло предела. У омеги дрожали руки и ноги, он не мог сидеть на месте, и соседи по камере ополчились на него за то, что он раздражающе мельтешит перед их глазами. Он сел на свою койку, и это было настоящей пыткой — сидеть не шевелясь и знать, что скоро решится его судьба. Наконец, не выдержав, он закрыл лицо руками и замер, слыша, как оглушительно бьётся сердце.

Когда за ним пришли, он был даже рад этому — лучше узнать приговор, каким бы он ни был, чем сидеть и ждать. Он сам пошёл за охранниками, покорно сел в настоящую тюремную карету, большую и неказистую, в которой сидело человек десять, включая вчерашних спутников. Не было только калеки — он умер ночью, не приходя в себя.

Цыганёнок, увидев снова своего друга, пересел к нему поближе и прижался щекой к его плечу, жалобно заглядывая в глаза. Теперь он по-настоящему испугался расправы и искал у Доминика утешения. Так они просидели всю дорогу, обнявшись и напряжённо уставившись перед собой.

Судили каждого по-отдельности, и Доминику пришлось снова мучительно долго ждать — на этот раз своей очереди. Цыганёнок, которого судили одним из первых, выйдя из зала, в слезах кинулся Доминику в объятия. Его приговорили к смертной казни. Омега прижал его к себе, поцеловал в лохматую макушку, пытаясь хоть чем-то утешить, хоть чем-то помочь, но их вскоре оторвали друг от друга — мальчика поволокли обратно в камеру.