По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918

Так шли дни. К концу недели известное напряжение нервов и непрерывное ощущение какой-то настороженности и беспокойства начинали сказываться все сильнее. Тянуло к отдыху в ставшем милым сердцу Повензове. Наконец, наступил день смены. Вечером, соблюдая возможную тишину, нас опять сменит Костромской полк. Сборный пункт батальону был назначен у креста на шоссе, недалеко от дамбы. Я собрал свою роту в небольшой лощине позади окопов и повел ее к сборному пункту. Было очень темно, так что в двух шагах нельзя было видеть человека. Временами далеко вокруг озаряли местность своим фосфорическим светом австрийские ракеты, но когда они тухли, становилось так темно, что не было видно ни зги. Изредка посвистывали пули. Снег, выпавший накануне, растаял, и грязь большими комьями липла к ногам. Люди, бранясь, натыкались друг на друга, а иногда раздавался сдержанный заразительный смех, когда кто-нибудь растягивался на земле, попав нечаянно в воронку от снаряда или зацепившись за что-нибудь. От сборного пункта батальон двинулся по шоссе, перешел дамбу и старой дорогой через Юрково направился на Повензов.

Опять нас ждали чистые постели, теплое помещение, горячий чай и спокойная, беспечная жизнь вдали от фронта, окруженная неусыпными заботами и попечением наших денщиков. Днем по большей части офицеры, омолодившиеся ловкими руками нашего полкового смазливого и шустрого парикмахера Галпингера, представлявшего собой сильно обрусевшего еврея с коротенькой рыжей бородкой, офицеры, говорю я, собирались в помещении школы, носившей теперь название офицерского клуба. Здесь читатель мог встретить также и своих старых знакомцев. Громким сиплым басом отпускал шуточки капитан Шмелев, и слушатели покатывались со смеху. Рассыпался в красноречии и в хвастливых рассказах капитан Ласточкин, в которых он, конечно, играл главную роль. Пискливым тенорком звенел где-то поручик Юшневич с красным лицом, лихо закрученными кверху черными усами и посоловевшими глазами, неизменно ругавший нашу «махру»[26] и критиковавший боевые действия наших войск, хоть сам и не участвовал в боях, так как постоянно находился при штабе полка. Изредка появлялся в нашем обществе помощник адъютанта милый и симпатичный прапорщик Колчанинов, в высшей степени интеллигентный и порядочный человек с открытым приятным лицом, на котором характерную особенность составляли светлые длинные мягкие усы. Прапорщик Колчанинов прекрасно пел тенором. Иногда в минуты досуга он доставлял нам это удовольствие. Вечером офицеры обыкновенно собирались друг у друга и проводили время за картами. Резались, конечно, по большей части в «железку»!

Солдаты тоже по-своему коротали время. Отдыхали сколько душе было угодно, но тихонько поигрывали в карты, на что офицеры смотрели сквозь пальцы. Завелись, конечно, знакомства с местными паненочками. В некоторых домах слышались резвые звуки гармоники, и русские солдаты, забыв свои горести и печали, подхватывали какую-нибудь бойкую австриячку, плясали с неподдельным размашистым весельем, точно они находились в своей родной деревне.

Так незаметно, точно сон, промелькнули дни отдыха, и снова нужно было выступать на позицию. Едва первые сумерки начали спускаться на землю, как наш полк походной колонной в угрюмом молчании уже двигался по грязному шоссе. Холодный ветер, напитанный мокрым снегом, дул прямо в лицо, жалобно завывая в телефонных проводах и в оголенных ветвях придорожных тополей. Быстро надвигалась темнота; и чем становилось темнее, тем ярче вспыхивали на горизонте вдоль фронта звезды австрийских ракет. Плавно, одна за другой то там, то здесь взлетали они кверху, точно сказочные ночные птицы, затем, ярко горя, медленно опускались книзу и, наконец, судорожно мигнув несколько раз, гасли, словно умирали… И мгновенно все вокруг погружалось в непроницаемый мрак. Подошли к Юркову. В сумерках выдвигались силуэты громадных деревьев, под сенью которых группировались именские постройки. Обитатели имения с приближением русских покинули свое насиженное гнездо, и теперь там стояла какая-то воинская часть.