По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918

– Как же вы живете в этой могиле? Ведь тут, наверное, собачий холод! – спросил я.

– Да, это-то правда, холодновато… Пока еще топится, так ничего, подсядешь к огоньку и греешься… – конфузливо улыбаясь, ответил прапорщик, словно чувствуя себя виноватым в том, что ему приходится сдавать такую плохую землянку. Пожелав нам счастливо оставаться, прапорщик поспешил уйти, не дав мне даже необходимых сведений, касающихся расположения нашего участка.

– Вот так попали в апартаменты! – протяжно воскликнул прапорщик Муратов, подсаживаясь к «камину» и грея над огнем озябшие руки. Это что-то вроде Сана и Ленки, только, пожалуй, похуже, так как теперь наступила зима.

– Да, надо будет сказать, чтобы хоть дверь приделали.

Пока мы грелись, пришел подпрапорщик Бовчук и, едва пролезши через отверстие землянки, доложил, что рота стала на позицию, и спросил, не будет ли каких приказаний. Я велел завтра же приделать дверь.

Когда подпрапорщик Бовчук вышел, мы с прапорщиком Муратовым подложили в «камин» дров и легли рядом на солому, тесно прижавшись друг к другу. Поболтав немного, мы вскоре заснули, обвеянные теплотой ярко пылавшего «камина»…

Рано утром, едва только слабая полоска света успела пробиться сквозь узенькую щелочку нашей палатки, заменявшей дверь, как мы уже пробудились от адского холода. Руки наши, несмотря на то что были в перчатках, окоченели настолько, что трудно было согнуть пальцы. «Камин» наш давно уже, как видно, потух, и морозный воздух сверху свободно проникал в землянку через тот же «камин».

– Ну и холодище! Пойду велю затопить! – сонным недовольным голосом пробормотал прапорщик Муратов.

– Валяйте, Николай Васильевич, а я тем временем обойду позицию.

Едва я вышел из землянки, как холодный, морозный ветер, вероятно, еще не унявшийся со вчерашнего дня, с силой ударил мне прямо в лицо. Прежде всего я взглянул в сторону неприятеля, чтобы убедиться в том, насколько далеко он был расположен. Чем ближе были окопы противника, тем опаснее и, следовательно, тем хуже считался участок, так как тогда не думай днем высунуться из окопа, моментально подстрелят. Впереди передо мной открылась совершенно ровная местность, кое-где занесенная легким пушистым снегом. Австрийские окопы с густыми проволочными заграждениями были видны простым глазом. В некоторых местах, где у них, вероятно, были устроены землянки, тонкими струйками стлался дым. За окопами виднелись группы рослых деревьев, терявшиеся в складках местности. Позади наших окопов я увидел те самые развалины и три домика, которые я вчера заметил при свете ракеты. Несколько высоких деревьев качали своими оголенными ветвями, точно протягивая множество беспомощных костлявых рук. Мертво и уныло показалось мне вокруг в природе, так же, как холодно и уныло было на сердце…

Пока я, стоя на месте, рассматривал окружающую местность и окоченевшими руками набрасывал кроки, тем временем Клопов успел где-то уже нарубить охапку сухих дров и чуть не бегом нес ее к моей землянке. Отсюда я решил пройти на левый фланг своей роты. Солдаты попрятались по своим землянкам, и только часовые с посиневшими лицами и, ежась от холода, молча топтались на месте, посматривая время от времени в сторону противника. Над одной из землянок я увидел две телефонные проволоки. Это меня немного удивило. В то время, то есть в начале войны, мы не особенно были богаты телефонами. Аппараты устанавливались только на самых важных участках. А у меня теперь было целых два аппарата: один поддерживал связь с тылом, а другой – с соседней 42-й дивизией. Очевидно, наш штаб придавал моему теперешнему участку серьезное значение. Я вошел в землянку телефонистов. По сравнению с нашей узкой и холодной землянкой, эта землянка показалась мне настоящей комнатой. В ней было тепло, и можно было стоять во весь рост. Около одной стены были устроены широкие нары, а около смежной стены стоял настоящий стол, вероятно, стащенный из какого-нибудь дома. Над столом висели две телефонные трубки. Свет проникал через маленькое оконце в двери. Два дежурных телефониста сидели на табуретах, а остальные два лежали на нарах. При моем появлении все вскочили со своих мест.

– Садитесь, ребята! Ну-ка, вызови, братец, штаб полка и попроси прапорщика Колчанинова, – проговорил я, обращаясь к молодцеватому телефонисту.

Тот быстро схватил трубку и несколькими короткими нажимами на клапан беспрестанно повторяя: «Штаб полка? Штаб полка?» – принялся вызывать. От каждого нажима на клапан трубки получался нежный гудок, очень напоминавший отдаленный звук рожка железнодорожного стрелочника или обыкновенной детской дудочки. Ряд таких коротких гудков на телефонной азбуке означал ряд точек. Этим знаком у нас в полку обыкновенно вызывали по телефону штаб полка. Кстати сказать, все части полка, в которых были установлены телефонные аппараты, имели свой отдельный вызов по азбуке Морзе[28]. Например, 1-й батальон вызывался одним протяжным гудком, что означало тире. Обоз – тремя точками, то есть тремя короткими гудками и т. п.