По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918

Сердце усиленно билось в груди. Теплый тихий весенний вечер умиротворяюще действовал на душу, и только гулкая канонада на фронте звучала каким-то странным диссонансом… Несколько секунд напряженной душевной борьбы… В волнении я прошелся по комнате. «Нет, решил не ехать и не поеду! Чего там ехать с такой пустячной раной!» И словно боясь поддаться слабости и утешая самого себя, я вышел из комнаты и подошел к повозкам. Несколько русин-подводчиков сидели тут же, у канавы и, покуривая толстые цигарки, тихонько между собою переговаривались. На первой подводе сидел уже один солдатик. На левой руке его был отрезан рукав, и вся рука его, висевшая на повязке, была туго забинтована от локтя до плеча. При моем приближении солдатик просиял и, здоровой рукой сделав под козырек, приветливо проговорил:

– Здравия желаю, ваше благородие, как изволите быть здоровы?.. – По голосу и по осунувшемуся бледному лицу я тотчас узнал взводного командира 2-го взвода моей роты старшего унтер-офицера Белова.

– Белов! Здорово, братец! И тебя зацепило? – точно брату родному обрадовавшись, воскликнул я. – Ну расскажи, голубчик, что сталось с нашей ротой у Дунайца? Жив ли полуротный? Бовчук? Как там наши дела? – забросал я его вопросами.

Добродушное лицо Белова нахмурилось и приняло необычайно серьезное выражение. Он только безнадежно махнул рукой, как бы давая мне тем понять, что хорошего нет ничего.

– Слава Богу, полуротный живы… а вот от нашей роты почти, чай, ничего не осталось, может, человек каких тридцать. Зашибайло убит на моих глазах… В одном месте нас небольшая горсточка ворвалась на дамбу в евойный окоп, и схватились на штыки, а в другом месте немец, значит, сам бросился на наших, кого поколол, а кого, значит, забрал в плен… И вправду, смотрим, через Дунаец по мостку гонят большую партию наших пленных и среди их, глядим, наш подпрапорщик Бовчук идет. Снял шапку и машет нам… Так стало обидно нам и зло на немца, ажно плакать хотелось… Видим, все равно уходить надо, чуть ноги унесли…

– Ну, а сегодня что?

– Он наступал на наших, да просто колоннами так и прет… Спасибо, наша антиллерия как зачала по ём крыть, а он все подбавляет силы и потом, значит, подвел сою тяжелую антиллерию и тоже давай садить по нашим, закидал, сукин сын, снарядами, деться некуды, окопчики, известное дело, успели открыть только с колена. Ну, а только наши-то пока что держались… А дальше уж и не знаю, потому что тяжелый снаряд как дал по нашей цепи… Меня бросило в сторону и осколком перебило кость на руке… – Глаза Белова от возбуждения горели лихорадочным огнем, губы пересохли, грудь часто дышала… Видно было, что ему трудно говорить.

– Не волнуйся, голубчик, отдохни. На, возьми себе на дорогу… – участливо проговорил я, протягивая ему четвертной билет.

Белов от радости просиял.

– Покорно благодарим, ваше благородие, век за вас Бога буду молить!

Между тем на других подводах тоже уже сидели раненые, а двух тяжелораненых положили в специально оборудованную для этого линейку Красного Креста с крытым верхом.

Исай Лазаревич в белом халате и с засученными рукавами стоял на крыльце. Убедившись, что все готово, он подобно начальнику станции, отправляющему поезд, махнул рукой и крикнул:

– С богом!

– С богом!.. Счастливого пути!.. – раздалось несколько голосов стоявших поблизости санитаров и солдат.

Я пожал Белову руку и тоже пожелал ему счастливого пути и полного выздоровления. На глазах его блестели слезы.

– Прощайте, ваше благородие… Спасибо за все!.. – с дрожью в голосе проговорил Белов.

Подводы затарахтели по шоссе…

Уже стемнело. Канонада на фронте то затихала, то снова грозно гремела. Настроение у нас в обозе было у всех напряженное. Никто не знал, что делается на фронте, поэтому с минуты на минуту можно было ждать дальнейшего отступления.

Я тоже чувствовал, что нервы мои взвинчены, и для того чтобы их успокоить, я решил пройтись и хоть издали посмотреть, что делается там, за этой страшной чертой, где кипит теперь горячий бой… Я взобрался на небольшую возвышенность и взглянул туда. Сердце мое сжалось. По всему фронту, куда только мог хватить глаз, колыхались на одинаковых расстояниях друг от друга, как гигантские факелы, пожарища, образуя собой правильную дугу, концы которой словно могучими тисками охватывали наш фронт.

Все небо было залито багрово-красным заревом. На фоне пожарищ чернели силуэты лесов и складок местности.

Я грустно покачал головой. По дугообразной линии пожарищ было ясно, что противник теснит нас на флангах и что центру, где самоотверженно билась наша дивизия, из боязни быть отрезанным поневоле придется отступать. И я не ошибся. Когда я вернулся к обозу, там я застал страшную суету, граничащую с паникой. Запрягали лошадей, нагружали кладь. Мелькали обозные фонари. Всюду, где только требовалось, появлялась грузная фигура прапорщика Харитонова, освещая себе путь батарейкой; с нагайкой в руке он отдавал четкие, уверенные приказания, причем, конечно, ругался самыми отборными словами и всюду вносил порядок и успокоение.