По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918

Уже поздно ночью был ползшей приказ об отступлении. Мирно спавшая доселе наша деревушка N в мгновение ока зашевелилась. Замелькали обозные фонари, зафыркали взбудораженные лошади, заспанные солдаты ругались спросонку, нехотя собираясь в поход. Мне до смерти еще хотелось спать, а затомленное дневным переходом тело еще просило отдыха, но война не знает жалости, и в этом случае приходилось исполнять ее суровые веления. Да и что значат все эти недосыпания, недоедания, холод или жажда и всякие другие лишения по сравнению с ужасами самого боя? Ведь и на больших маневрах в мирное время войска испытывают много лишений, но все это лишь ничтожная и жалкая капелька всего того, что заключается в одном только слове «война». Наскоро одевшись и нацепив револьвер, я поспешил выйти из халупы на свежий воздух, чтобы скорее разогнать сон. Левее от далеких пожарищ небо подернулось багровым отблеском. Где-то гудела неясная канонада.

Прапорщик Муратов уже был на дворе. Изредка он светил своим электрическим фонариком, и на мгновение ярко освещались или часть сарая, или кусок изгороди; щурящиеся на свете солдаты, приглаживали свое тяжелое походное снаряжение.

– Ну, поживей, поживей, ребята! Пошевеливайся! – покрикивал прапорщик Муратов.

«Вот честная русская натура, – подумал я про него, – скромный армейский прапорщик, а ведет себя как герой, ведь с самого первого дня войны он не выходил из строя, принимая участие во всех боях, всегда подавая пример самоотвержения и мужества, разве это не подвиг?»

Уже брезжил рассвет, когда наш полк выступил из деревни и потянулся походной колонной по пыльной дороге, взяв направление на северо-восток. Здесь кстати будет сказать, что наша 3-я армия по стратегическим соображениям отступала не прямо на восток, а уклонялась все более и более к северу, в сторону Люблина и Холма. Таким образом, район операции нашей армии переносился из Галиции в Польшу, и главная ее задача, по всей вероятности, заключалась в том, чтобы прикрыть отступление наших частей, действовавших в Польше.

Разумеется, от нас тщательно скрывалось истинное положение вещей, но действительность говорила сама за себя, а если к этому прибавить доходившие до нас слухи и сухие сводки боевых операций, то картина представлялась довольно полная и, нужно сказать, безотрадная. По всему фронту от Балтийского моря до границ Румынии наша армия, истекая кровью, поспешно отступала. Недостаток снарядов и пополнения живой силой не давал возможности остановиться и дать должный отпор вооруженному до зубов, зазнавшемуся врагу. По слухам, в России во всех слоях общества забили тревогу. В предфронтовых местностях поднялась паника. Тысячи беженцев хлынули внутрь России, наводя своими рассказами еще большую панику. Необычайный подъем духа и патриотическое воодушевление как армии, так и населения сменились теперь унынием и затаенным озлоблением против существующего порядка, приведшего нашу армию в такое катастрофическое состояние.

Но наряду с темными силами великой страны, вроде Распутина, Сухомлинова, Мясоедова и других, подняла свой голос и наша забитая общественность. Все поняли, что Россия очутилась на краю гибели, и, так или иначе, в тылу с неимоверными трудностями и препятствиями началась организационная работа по обороне страны. Одним из главных требований общества была мобилизация промышленности. И, как знать, если бы военный министр генерал Сухомлинов не отверг бы с негодованием этой идеи и если бы мобилизация промышленности была бы проведена в самом начале войны, как это сделала Германия, то еще большой вопрос, имела ли бы место после того галицийская трагедия? Можно с уверенностью сказать, что ничего подобного не произошло бы. Всем известно, как велико было значение артиллерии в мировую войну. Это отлично учли немцы, и потому свои знаменитые «прорывы» они исключительно базировали на ураганном огне артиллерии. Этому могучему роду оружия могло и должно было быть противопоставлено такое же самое оружие, то есть артиллерия. Наша артиллерия и без того была малочисленна, и когда она осталась без снарядов, то значение ее свелось почти к нулю. И чего же можно было ожидать от нашей почти безоружной несчастной армии? Каких еще подвигов от нее требовать? Она делала самое большое, что могла: она умирала, но не сдавалась…

И мы отступали, точно обреченные, но не думая о пощаде, а в тылу между тем уже кипела грандиозная работа по обороне страны.

Свежее, румяное утро, величественно восходящее солнце, играющее в бесчисленных росинках, точно бриллиантиках, рассыпанных в придорожной траве, в высокой густой ржи, пение жаворонков, купающихся в голубой небесной лазури – все это веселило и радовало взор. Ведь эта была картина незатейливого, но в то же время всегда привлекательного сельского пейзажа, столь близкого и знакомого сердцу русского солдата, сменившего соху на винтовку И, вероятно, многим из них вспомнилась его родная деревня, родные поля, на которых тоже уже, должно быть, колосится рожь…