По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918

В уши ударяли ружейная трескотня и стук пулеметов, смешивавшиеся со сплошным шипением пуль. Впереди в посеревших сумерках действительно можно было различить колыхавшиеся живые человеческие массы. Ударила откуда-то из-за Полясок наша батарея. Блеснуло впереди несколько разрывов. Батарея 42-й дивизии открыла беглый огонь по прорыву.

При блеске рвавшихся шрапнелей отчетливо вырисовывались стремительно наступавшие колонны немцев, среди которых можно было заметить замешательство, вызванное нашим неожиданным дружным огнем. Вероятно, немцы рассчитывали напасть на нас врасплох, но это им не удалось. Германская артиллерия развила бешенный огонь по нашему тылу. Земля дрожала от гула орудий. Снаряды с пронзительным воем проносились вверху, и не успевали они разорваться, как уже гремели следующие залпы. Всю силу своего огня немцы, конечно, перенесли на нашу батарею, но она точно была неуязвима. Иногда она умолкала, и в такие минуты нам казалось, что ее уже уничтожили немецкие снаряды, но вдруг, точно из-под земли, она снова открывала огонь. Шрапнели рвались в самой гуще немцев, опустошая их ряды. Наш ружейный и пулеметный огонь не ослабевал ни на минуту, и чувствовалось, что врагу не сломить нашего стойкого сопротивления. С величайшим напряжением всего своего существа я следил за ходом боя. Ни откуда никакой помощи мы не могли ожидать, так как главные силы нашей дивизии уже давно ушли, и нам по стратегическим соображениям приходилось принять на себя этот жестокий арьергардный бой. Немцы приостановили свое наступление, и с рассветом успех боя определился в полной степени. Немцы отхлынули назад и, провожаемые нашим дружным огнем, рассеялись по своим окопам. Тотчас же германские батареи начали жестоко бить по нашим окопам. Мгновенно огонь наш стих, и мы беспомощно прижались к самому дну окопов, исполнившись ужаса перед этой страшной разрывной силой тяжелых и легких снарядов, от которых мы здесь нигде не могли спастись, и приходилось с тупой покорностью ожидать смерти… На поверхности окопов был неописуемый ад. Можно было помешаться от этого ужасающего грохота гранат, покрывавшего собой залпы орудий, вырывая около наших окопов все новые и новые воронки. Земля сотрясалась от этих страшных ударов. Осколки визжали и пели на разные лады. Страшно было даже подумать высунуться теперь наверх. Действие неприятельской артиллерии было подавляющее… Я закрыл глаза, уткнувшись носом в самое дно своего окопчика, с трепетом и ужасом ожидая, что какой-нибудь шальной снаряд попадет в мой окоп и разорвет меня на куски. Но это не случилось.

Когда огонь германских батарей заметно ослабел, и я почувствовал себя живым и невредимым, я немного высунулся из своего окопа. Впереди наших окопов в бинокль виднелись разбросанные повсюду неподвижные тела убитых немцев. Бой затихал; душу охватывало упоительное состояние покоя и удовлетворенности. Но вдруг я заметил в бинокль что-то странное левее своей роты. Со стороны леска, где должны были быть, по моему мнению, еще части 42-й дивизии, на нас двигалась какая-то цепь во фланг.

«Неужели немцы?» – с ужасом подумал я и похолодел, опустив бинокль и напряженно соображая, что теперь делать. Мысль напряженно работала. «Не может быть, чтобы это были немцы… Откуда они могли там взяться?…» И я опять поднимал бинокль и с сильно бьющимся сердцем всматривался в цепь, которая подвигалась все ближе и ближе… «Немцы!!! Вероятно, сорок вторая дивизия отступала, не предупредив нас…» – безнадежно мелькнуло у меня. В этот момент, запыхавшись, подбежал ко мне вестовой командира батальона и подал записку. В ней кратко стояло: «Приказываю вам держаться и не отступать впредь до особого распоряжения. Кап. Шаверов».