По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918

Носильщик внес наши вещи в офицерский вагон и, поблагодарив за щедрую награду, ушел. Мы заняли два места в купе, я – верхнее, а – прапорщик К. нижнее. Офицеров ехало много, кто в отпуск, кто в командировку У всех на лицах можно было прочесть хорошее, счастливое настроение. О, как непохоже выражение этих лиц теперь на то, которое бывает у людей, когда им приходится заступать на позицию! У меня у самого в душе пели райские птицы, и я только из приличия сохранял хладнокровный вид, тем более что Владимир с мечами и бантом уже украшал мою грудь. Но улыбка сама просилась на уста. Я стоял у окна и, не отрываясь, смотрел на вокзальную сутолоку. Вспомнился мне почему-то прапорщик Муратов – этот честный русский интеллигент. Что-то он там поделывает? Сидит себе, вероятно, сейчас в Подлесейках и пишет письмо своей невесте. Он часто ей пишет… Через два дня будут сменять костромичей… А там на позиции… брр!.. «Дань-дань-дань!..» – торопливо ударил звонок. Суматоха на платформе увеличилась. Где-то впереди глухо свистнул паровоз, и поезд мягко тронулся. «Ах, как хорошо! Боже, как чудно!..» Поезд увеличивал ход. Чуть-чуть вздрагивал наш пульмановский вагон. В несколько секунд остались позади вокзал и платформа с пестрой толпой. Отчетливо стучали колеса по стрелкам, и вагон поезда сильнее раскачивался. Тяжелым серым массивом со множеством сгрудившихся домов, с большим златоглавым собором, с высокими башнями костелов виднелся в окно Минск. Но вот еще минута-другая, проезжаем предместьем: жалкие деревянные домишки, грязные улички. Наконец, промелькнули последние постройки предместья Минска, и перед нами открылась знакомая уже нам унылая картина Белоруссии с бедными деревушками, с низкими болотистыми местами, поросшими кустарником, с голыми рыжеватыми глинистыми полями. Кое-где встречался мрачный ельник. Белый дым от паровоза низко стлался по земле, напоминая собой облака удушливого газа, от которого, впрочем, Бог пока миловал.

Я настолько был пропитан духом войны, что даже теперь, проезжая по этим вполне мирным полям, я как-то бессознательно оценивал взглядом местность с точки зрения ее обороноспособности. Мне это теперь было совершенно неинтересно, но как-то само лезло в голову. «Вот с этого бугорка отличный обстрел… Линию окопов вон там следовало бы провести у того леска… Тогда бы это моховое болото все было бы под перекрестным огнем… Но как по нему наступать?» И в моем воображении сама собой рисуется картина, как моя рота наступает по этому самому болоту… Трещит неприятельский пулемет… Укрыться негде… Кувыркаются убитые, раненые… Людская кровь смешивается с мутной болотной жижей… Я перевожу взгляд на ветряную мельницу. «А это ведь отличный наблюдательный пункт…» – опять назойливо лезут в голову мысли. Я гоню их прочь, но мне вспоминается, что точь-в-точь такая мельница ведь у нас в Адаховщине, у немцев, на этом опасном участке. И почему ее наши до сих пор не сожгли артиллерийским огнем?.. Мысли мои перескакивают на близкую встречу со своей семьей. Но, странно, я как-то не отдаю еще себе в этом ясного отчета, я не чувствую этого остро. Должно быть, отвык… Сильные впечатления войны в течение целого года заслонили собой прошлую мирную жизнь, где теперь, как в тумане, мелькают дорогие моему сердцу лица…

Вошли в купе прапорщик К. и другие два офицера, утопая в облаках синеватого табачного дыма и спокойно о чем-то разговаривая. У меня не было желания вмешиваться в разговор, и я, забравшись на верхнюю полку и подложив под голову шинель, с наслаждением вытянулся и отдался своим тихим думам. Монотонно и глухо стучали колеса: «Тра-та-та, тра-та-та, тра-та-та»… Чуть заметно вздрагивая и временами легонько покачиваясь, плавно, но быстро нес меня, точно летел по воздуху, пульмановский вагон. Под эти вздрагивания и шум колес как-то особенно приятно и уютно было лежать на мягкой, пружинной полке. Так все это действовало убаюкивающе и успокаивающе, на душе становилось безмятежно тихо и хорошо, ах, так хорошо!..

Веки сами собой в сладкой истоме слипались, и, казалось, будто я еще совсем маленький, и любящая рука матери тихонько покачивает мою колыбельку… Ах, как хорошо забыться от всех этих ужасов и переживаний и хоть на мгновение почувствовать себя беззаботным ребенком, для которого жизнь – это цветущий благоухающий сад, залитый лучами радостного, благодатного солнца, где он как мотылек перепархивает с цветка на цветок. О, если бы и в самом деле жизнь была бы таким цветущим садом, а мы все были бы похожи на детей!..

Было уже около часу ночи, когда поезд, замедляя ход, подходил к небольшой станции, близ которой был расположен городишко N, где временно приютилась моя семья, которую также унесла с собой волна беженцев с Украины, напуганных приближением театра военных действий.