По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918

Но таких, как мы, офицеров с фронта в помятой от окопной жизни верхней одежде защитного цвета с потускневшими золотыми погонами здесь было много, и потому на нас никто не обращал ни малейшего внимания. Подошел, вежливо склонив голову набок, официант во фраке. Мы заказали ужин и, разумеется, с хорошей выпивкой. Настроение у нас было веселое и радостное. На сердце легко. Мы жили настоящей минутой, забыв о войне и о всех ее ужасах. Шум разговоров, музыка, хорошенькие сестры милосердия в черных косынках с белой каемочкой над бровями, звон посуды и вдобавок выпитое хорошее вино – все это кружило голову, опьяняло и так манило, безумно манило к жизни… Я взял забытую кем-то на нашем столике газету «Минский голос» и взглянул на последнюю страницу. Вся она была заполнена анонсами и объявлениями всевозможных увеселительных заведений и ресторанов. Театры, кинематографы, концерт-балы, всякие кабаре, гастроли каких-то светил и т. п. Промелькнуло все это перед моими глазами и что-то кольнуло, больно кольнуло меня в самое сердце… Здесь так веселятся, как, может быть, еще никогда не веселились, а мы там, в окопах, страдаем и плаваем в крови и грязи… Мгновенно вспомнилось симпатичное лицо моего убитого товарища Степнякова. Вспомнилось наше последнее свидание с ним весной в лесу в Галиции перед жарким боем. Он тогда только что вернулся из командировки, и, помню, рассказ его о том, что делалось у нас в тылу, произвел на меня удручающее впечатление. Теперь я и сам видел, что это правда. Сюда не доходят крики и стоны раненых, не слышно здесь грома орудий, разве налетят иногда аэропланы и сбросят бомбы. Ужасы войны перестали уже волновать людей тыла, чувства притупились, война для этих людей стала чем-то обыкновенным, одной из принадлежностей наших будней.

По всему было видно, что общество охладело к войне, и люди искали забвения в вихре наслаждений… Но ведь такова жизнь – эта непонятная и дивная загадка, полная всяких противоречий, где одним в удел достаются счастье, здоровье, радости, а другим – слезы, страдания, смерть…

Но почему мы, только мы одни, точно приговоренные, должны на себе нести этот тяжкий крест войны? Не довольно ли с нас? Или мало нас полегло на полях битвы? Или мало мы изранены? Или недостаточно мы повалялись в грязи окопов, съедаемые вшами? Почему, например, вон тот красномордый упитанный тип в серой шинели, с красным крестиком вместо кокарды, должно быть, какой-нибудь уполномоченный Красного Креста, почему бы и его не отправить на позицию, а его место занял бы какой-нибудь прапор, отдувающийся на фронте с самого начала войны? А сколько таких разных уполномоченных, комендантов, начальников транспортов, хлебопекарен, всяких заведующих складами, лазаретами и т. п., и т. п. офицеров и чиновников, обслуживают тыл, предоставив удовольствие отсиживаться в окопах, умирать, получать раны и болезни и переносить все ужасы войны нашему русскому темному мужичку и горсти фронтовых офицеров. Всюду и везде, начиная от царского двора и кончая какой-нибудь ротной кухней, была протекция. Но нельзя же вам, господа шкурники, бесконечно пользоваться благами жизни за счет нашей крови и страданий!..

Так назревала уже к началу второго года войны в душах измученных бойцов глухая ненависть к тылу и неудержимая тяга домой.

– Что вы, поручик, так задумались? Бросьте, ей-богу, бросьте, – обратился ко мне один из моих спутников прапорщик К., симпатичный, здоровый мужчина, побывавший со своим полком на Карпатах. – Вы, кажется, глядя на эту тыловую сволочь, подумали то же, что и я. Ну их к черту! Давайте лучше выпьем по рюмочке.

Я заметил, что прапорщик К. был уже под хмельком. Мы чокнулись. Подпоручик Б., другой мой спутник, был занят, как видно, другими мыслями, особенно с того момента, как за соседний с нами столик уселась и потребовала ужин хорошенькая сестра милосердия. Подпоручик, пощипывая усики, бросал в ее сторону нежные взгляды, сгорая от нетерпения познакомиться с хорошенькой сестрой, которая, казалось, не очень-то благосклонно отвечала на взгляды молодого подпоручика.

Однако случайно (впрочем, не ручаюсь, может быть, и не случайно) упавшая на пол салфетка сестрички решила дело. Подпоручик мигом подскочил и, галантно раскланиваясь, вежливо положил салфетку на стол. Слово за слово, завязалось знакомство, и через минуту Б. уже сидел против хорошенькой сестры и весело с ней болтал, забыв все на свете.

Через полчаса они встали. Подпоручик Б. заплатил за себя и за сестру и со счастливой улыбкой, кивнув нам головой, пошел со своей новой знакомой к выходу из зала. С тех пор я его больше не видел. Около 12 часов ночи мы с прапорщиком К. тоже вышли из ресторана и, взяв извозчика, велели везти нас в хорошую гостиницу. После узких сырых землянок в окопах и неприглядных деревенских изб, которые мы занимали во время отдыха в резерве, хорошо меблированная комната, где мы теперь остановились, показалась нам настоящим раем. С неописуемым наслаждением я и прапорщик К. улеглись в теплые мягкие кровати с белоснежными простынями.