По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918

Теперь вернемся к прерванному рассказу. По мере того как мы подвигались в глубь позиции по направлению к Кракову, местность становилась все более пересеченной. Однообразные, гладкие, как стол, равнины бассейна реки Сан сменились живописными лесистыми холмами. Там и сям были разбросаны чистенькие деревушки с красными черепичными крышами; в более крупных селениях, возвышаясь над домами своими остроконечными башнями, виднелись костелы. В разных направлениях, то убегая вдаль, то скрываясь между холмами, то снова появляясь, узкими ленточками тянулись гладкие дороги. Почти на каждом перекрестке стояло огороженное узорчатой железной решеткой Распятие или статуя Пресвятой Богородицы. На полях было пусто и уныло. Осеннее небо хмурилось, но было тепло, как у нас в России в августе месяце. Жители этой местности все точно вымерли. В некоторых деревнях, через которые проходил наш полк, нельзя было встретить ни одного человека. Большинство их при приближении наших войск со своими семьями и со всем своим домашним скарбом покинули насиженные гнезда, а те, кто оставался на местах, заперлись в своих домах, в смертельном ужасе ожидая жестокой расправы со стороны наших войск. Такое убеждение о зверствах русских войск было умышленно распространено отступавшими австрийцами среди населения Галиции, чтобы вызвать ненависть к нашим славным войскам. Особенно врезался мне в память такой случай. В описываемый мною день наш полк остановился на короткий отдых около небольшой деревушки, в которой не видно было живой души. Из любопытства я решил заглянуть в первый попавшийся домик. Дверь оказалась закрытой. Я постучал раз, другой – молчание. Постучал сильнее. Послышались чьи-то торопливые шаги и затем шум отодвигаемого засова.

Когда я открыл дверь, молодая женщина, вероятно хозяйка дома, с младенцем на руках бросилась с воплями передо мной на колени и, обнимая ноги и целуя мне руки, судорожно восклицала:

– Пан мой дроги, пан мой дроги! Не забей моих малюток!

Эта трогательная сцена была так для меня неожиданна, что я невольно отступил шаг назад. Потом я обратился по-польски к несчастной, запуганной женщине и с трудом ее успокоил. Я говорил ей, что мы, русские, не какие-нибудь звери, что мы маленьких детей не убиваем и вообще мирному населению не сделаем никакого вреда. Я заметил, что на женщину повлияли не столько мои слова, сколько то, что я говорил с нею по-польски. Когда я вошел из сеней в чистенькую, светлую комнатку, я едва сдержал улыбку. Какой-то старик без бороды, с длинными темными с проседью усами, какие любят носить галичане, сидел в темном углу на лавке и трясся как в лихорадке. По чертам его лица можно было догадаться, что это отец встретившей меня женщины. При моем входе он тоже упал на колени, начал рыдать дряблым старческим голосом. Вслед за тем послышался отчаянный визг, доносившийся откуда-то из-под кровати. Это плакала маленькая пятилетняя девочка – дочь хозяйки, думавшая найти спасение от меня под кроватью.

Я успокоил также старика-отца, помог ему подняться с колен и сказал, чтобы позвали девочку из-под кровати. У меня мелькнула счастливая мысль дать ей кусочек шоколада, который я всегда носил при себе во время похода. С большим трудом мать вытащила напуганного чуть не до смерти ребенка и, взяв его за руку, поставила около себя. Хорошенькая черноглазая девочка прятала свое личико в складках юбки матери. Но когда я протянул ей кусочек шоколада, завернутого в блестящую серебряную бумагу, ее глазки вспыхнули, как звездочки. Но все же взять она сама не решилась. И только когда мать ласково сказала ей: «Ну вежь!..»[13] Девочка схватила протянутую ей шоколадку и спряталась за спину матери.

С этой минуты старик и молодая женщина переменились ко мне. Со слезами на глазах они принялись меня благодарить и усадили за стол. Хозяйка скрылась за дверью. Через минуту она вернулась, держа в руках горшок с молоком и тарелку с жареным мясом. Поставив все это на стол, она взяла из низенького, простого деревянного шкафика полкаравая свежего хлеба, нарезала ломтиками и принялась угощать. Я не счел нужным отказываться, так как мне захотелось есть.

Закусив как следует, я поблагодарил гостеприимных хозяев и, оставив им немного денег, сказал на прощание, чтобы они не боялись больше русских.