По следам басмачей

Я не стал спорить и спустился в каюту к раненым. Они оживленно о чем-то беседовали.

— Товарищ командир, сегодня доедем? — спросили они хором.

— Обязательно! Если море будет спокойное.

Я снова вышел на палубу.

Стало темнеть. Наш катер быстро двигался вперед. Как он был похож на крошечную скорлупку среди необъятного водного простора!

Из-за горизонта выкатилась луна. Заискрились волны, заиграли разноцветными искрами.

"Шторма, видимо, не будет", — подумал я и, успокоенный, вернулся в каюту.

Между тем боец, сопровождавший раненых, сварил борщ из продуктов, гостеприимно предложенных командой катера. Пригласили к столу всех. Раненые с аппе* титом ели горячую пищу.

— Даже раны мои перестали ныть, — с улыбкой сказал один из них, — после такой вкусной пищи. Месяцев шесть, однако, мы не имели во рту такого чуда! Консервы и галеты осточертели. Смотреть на них не хочется.

Море понемногу начинало волноваться. Волны с шумом бились о борта. Я вышел к капитану на мостик и сел возле него.

— Вы просили дать полный ход? Идем полным ходом… Вижу, торопитесь?

— В Гурьеве у меня жена. Давно с ней не виделись.

— A-а, — понимающе протянул капитан, здоровяк средних лет. — Тогда ясно.

— Семь месяцев уже, как не видел ее, — доверительно сказал я. — И новорожденного не видел. Как они там?

— Да, ваша служба тяжелая. И когда только покой настанет на земле? Я вот часто вспоминаю гражданскую войну. Девятнадцатый и двадцатый годы. Тоже был ранен.

Мы долго еще говорили с ним о житье-бытье.

Чтобы скоротать время, я спустился в каюту и лег. Но уснуть никак не мог; или у них слишком мягкая постель, от которой я совершенно отвык за семь месяцев, или я был так взволнован предстоящим свиданием с женой?

В голове теснились разные мысли. Вспомнились старушка-мать, братья и сестры. Перед глазами вставали родные Тянь-шаньские горы с белыми шапками снегов на вершинах, еле заметные тропинки на крутых склонах, по которым я ездил еще мальчишкой. Незаметно я заснул.

Наступило утро. Я выскочил из душной каюты на палубу. Накрапывал мелкий дождь. Семь месяцев я не видел дождя — откуда он может быть в пустыне? Расстегнул гимнастерку, обнажил голову.

Западный ветер крепчал с каждой минутой, и наконец разразился яростный шторм.

Море забурлило.

Волны вздыбились, подхватывая наш катер. Он то взлетал высоко на гребни темных валов, то падал в глубокие котловины. Настоящее перышко в объятьях разбушевавшейся стихии!

Судно жалобно поскрипывало и стонало. А шторм все крепчал. Палубу затопляло. Капитан дал команду стать на якорь. Дальше двигаться было нельзя.

Я невольно подумал: "Вот это шторм! Да тут похуже, чем в боях с басмачами!"

Шторм продолжался целые сутки. Раненые чувствовали себя плохо, лежали бледные с закрытыми глазами. Многих рвало. Все думали об одном: скорее бы кончился шторм.

Наконец, ветер стал стихать. Дождь перестал. Выглянуло солнце. Но море все еще не могло успокоиться.

— Кто в море не бывал, тот и страху не видал, — сказал один из раненых.

Мы снялись с якоря и продолжили путь. Я вышел, шатаясь, как пьяный, и подставил грудь вольному ветру. В голове шумело.

— Как себя чувствуете, товарищу командир? — спросил один из матросов.

— Чувствую себя неважно. Сколько, интересно, было баллов?

— Не меньше восьми. Даже нам, привычным к Каспию, и то было чувствительно. Такие штормы бывают редко.

В Гурьев мы прибыли с опозданием ровно на сутки. Но начальник пристани радостно встретил нас.

— Где вас захватил шторм? Все ли благополучно? Вчера в форт Шевченко мы отправляли пароход. Он вернулся обратно. Чуть не сел на мель. Вам повезло!

Я позвонил в штаб дивизиона, вызвал транспорт и отправил раненых в больницу.

От пристани всего пятнадцать минут ходьбы до штаба. После стольких месяцев, проведенных в диких песках, город казался мне раем. Народ чисто одетый, и такая мирная жизнь вокруг! Сердце мое было готово выскочить из груди.

Я даже не заметил, как очутился у штаба дивизиона. Встретил дежурного, который сообщил, что в штабе никого нет.

— Прибыли семьи Митракова и командира дивизиона? — спросил я.

— Да, прибыли, уже месяца три тому назад. Жена Митракова живет по Красноармейской улице, а командира дивизиона — здесь, при штабе.

— У кого еще прибыли?

— Да, я забыл сказать, — смутился дежурный — Ваша жена живет неподалеку, возле казарм. Могу проводить.

— Я сам найду. В штабе никого нет, оставайтесь — сказал я.

Поблагодарив дежурного, я отправился в сторону казарм. Подхожу к калитке, с нетерпением заглядываю во двор. Два четырехквартирных дома под железной крышей. И тишина, словно никто не живет.

Толкнул калитку, торопливо зашагал по двору. Никого.

Но вот, наконец, идет навстречу женщина.

— Скажите, где живет Дженчураева?

— Да вон в том доме, — она указала рукой. — Сейчас как раз переходит на новую квартиру.

Я тихонько поднялся по ступенькам крыльца, стараясь не греметь шпорами и клинком. Вошел в небольшой коридорчик. Слева — кухня. Дверь открыта и никого нет.

Направо за закрытой дверью послышался детский лепет:

— Папа, мама, папа, мама.