По следам Гиены

Ты прав, сынок, — все началось в Гамильтоне. Барракуда — он всегда был отвязным малым, но порою успешно притворялся добропорядочным гражданином, — в те дни был на мели и, от безысходности, должно быть, нанялся работать на верфь. К кораблям его всегда тянуло, в море он рвался душою и сердцем, да и моряком-то был славным, но с судами ему как-то не везло. То одно ко дну пойдет, то на другом мятеж подымут, а Рика по боку, да и ссадят где-нибудь… Ну, да это неинтересно. Он был на мели, мечтал о хорошей жизни, общался с такими же, как и он сам, праздно шатающимися по берегу матросами и работал на верфи. Там он впервые увидел «Гиену»… Он сразу понял, что это именно она, что это его судно, его шхуна, что эта красавица создается для него, и тогда в его голове зародился план. Он дождался, пока шхуна не будет завершена и как следует оснащена, дождался ночи накануне того дня, когда ее должны были спустить на воду… и украл прямо из доков. Уже тогда я был в его команде, — старик горделиво усмехнулся, — Рик был безоговорочно признан капитаном, а вот мне-то довелось еще в матросах побегать, прежде, чем он поставил меня боцманом… Мы вывели шхуну из доков и прямо перед ними, на восходе солнца, Барракуда окрестил ее, нарек «Гиеной». Уж не знаю, почему ему пришло это в голову, но название свое наша умница оправдывала целиком и полностью. Она стала настоящей хищницей, морской разбойницей, ее боялись, а нас, ее команду, моряки, должно быть, в кошмарах видели. Дьявол меня проглоти! Это были славные деньки, клянусь брюхом акулы, очень славные и очень удачливые! Рик Барракуда казался нам самим дьяволом, он сминал торговые суда как соломинки, забирал их добычу и набивал ею брюхо нашей «Гиены». Он говорил, что кормит ее, кормит всегда досыта, он любил ее, ровно родную дочь, а мы, матросня, за спиной капитана посмеивались над ним. Но время шло, и мы заметили, что за любовь Рика «Гиена» платит ему тем же — шхуна слушалась своего хозяина беспрекословно, она казалась не гиеной, а послушной собачонкой, которую он обожал до потери рассудка. И, вместе с тем, Барракуда был заботлив — никогда он не присвоил себе ни одной лишней монеты, все честно делил меж своей командой, всегда старался обеспечить и их быт.

В те годы по волнам бродило множество матросских баек, особливо о сокровищах, несметных богатствах, спрятанных то тут, то там. Кое-что из этих богатств было зарыто нашими предшественниками — другими пиратами, оставлявшими себе запасец на черный день, кое-что найти было невозможно, ибо это, как говорили, прятал сам черт. И вот в один проклятый день, когда наш юнга — Зак, — весело смеясь, рассказывал товарищам очередную байку о богатствах, якобы спрятанных морским чертом, и по глупости прибавил, что их раздобыть, поди, не под силу даже нашему отчаянному капитану, Рик, на беду, случился рядом… Человеком он был гордым, и слова юнги сильно задели его честь, грозя бросить тень на репутацию любимца судьбы, поэтому он, призывая на голову глупца громы и молнии, поклялся всеми чертями Ада морского и всеми богами Рая небесного, что отыщет сокровища морского дьявола, отыщет и присвоит их себе! С этого все и началось… — старый пират тяжело вздохнул, — Мы перестали гоняться за судами, мы пропускали мимо один за другим торговый корабль, мы все шли и шли к неведомой никому цели, метались по волнам, как слепые котята, надеясь однажды ткнуться носом в нужный берег. Команда проклинала капитана, ругала Зака, но исправить уже ничего было нельзя. И вот однажды — то было воскресенье, святое воскресенье, я помню это как сейчас, — Барракуда вдруг объявил, что знает, куда идти. На небе сгущались тучи, близился шторм, а он оттолкнул рулевого и твердой рукой повел корабль навстречу буре. «Что ты делаешь, капитан?!» — вскричал я, видя, что Рик намеревается ниспослать нас прямо в пасть к дьяволу. Я тогда уже был боцманом и мог позволить себе быть с ним запанибрата. «Не мешай, собака!» — зарычал он, отталкивая меня и крепче вцепляясь в штурвал, — «Неужели ты не слышишь?! Он зовет нас…» — старик уныло качнул головой, — Но я ничего не слышал. Потом уже, много позже, Барракуда признался, что в тот миг и в самом деле слышал чей-то шипящий голос, притягивающий, манящий, сулящий неземные богатства, и он внял ему, внял, не видя и не имея иной подсказки.