По следам снежного человека

В день танцев мы рано вышли из базового лагеря, так как путешествие в монастырь означает почти двухчасовой тяжелый подъем. Мы уже почти достигли вершины отрога, как вдруг снизу прибыл, едва переводя дух, вестник с сообщением, что брат Пышка, совершавший утренний объезд своего прихода, задержался у подножия отрога из-за каких-то неприятностей с пони (забавно было слышать о крошечном коньке Пышки, так как трудно сказать, кто из них весил больше). Пока брат Пышка заканчивал свое путешествие, мы очень приятно провели время в келье нашего старого приятеля ламы Сангхи. Мы удобно сидели на ковриках, и нас угощали горячим чаем с маслом (который лучше пить с солью, а не с сахаром), наливая его из оловянного котелка, стоявшего посреди кельи на жаровне. Вскоре чай уступил место чангу, принесенному в огромной окованной медью деревянной бутыли. Длительная церемония провозглашения тостов давала возможность подробнее осмотреть келью ламы Сангхи, не боясь упреков в невежливости. Стены были красиво украшены росписью красных, зеленых, синих и желтых тонов; многочисленные панно изображали «Колесо жизни», добрых и злых божеств с их спутниками-животными и последовательные эпизоды мистического воплощения Будды. Вся живопись была покрыта лаком, что производило несколько грубое впечатление; впрочем, оно смягчалось светом, падавшим из окон, «застекленных» целлофановыми обертками, полученными от какой-то побывавшей здесь экспедиции.

Приятно отметить, что лама Сангхи сумел воспользоваться и другими мелочами из того мусора, какой неизбежно оставляют на своем пути альпинистские экспедиции: среди светильников и других резных изделий из серебра, имеющих полурелигиозное назначение, теперь красуются пустой бидон из-под пива, металлическая банка, когда-то содержавшая конфеты, и бутылка из-под бренди. Почетным сидением ламе служит продовольственный ящик (№ 101), принадлежавший прошлогодней английской экспедиции на Эверест.

Танцы происходили в окруженном аркадами дворе перед храмом; на заднем плане виднелась покрытая снегом и льдом громада Ама-Даблама. На узкой галерее вдоль трех сторон двора расположились брат Пышка на своем троне, монастырский оркестр и мы; там же стоял прилавок с гигантскими бутылями чанга. Сам храм служил для танцоров артистической уборной; исполнители в ярких шелках, с причудливыми масками, придававшими одним добродушный, другим устрашающий вид, выходили из темноты на залитые солнцем ступени. Представление состояло главным образом из танцев, в которых принимало участие не больше четырех монахов за раз; они стояли по углам двора; в центре возвышался столб с развевающимися молитвенными флагами. Монахи прыгали, становились в позы, время от времени били в барабаны, стучали медными тарелками, и все это продолжалось несколько часов. Мы мало понимали смысл изображавшихся сцен, но в опровержение общераспространенного мнения я должен сказать, что это не были «танцы дьяволов». Лучше всего их можно определить как нечто похожее на отрывки из средневековых мистерий. Их лейтмотивом является радостное пришествие буддизма в страны, прежде погруженные во мрак невежества — победа добра над злом. Танцы, пожалуй, продолжались бы целый день, но солнце скрылось за облаками, дальнейшая съемка оказалась невозможной, и с общего согласия мы перешли в храм, где в обществе измученных артистов приняли участие в поглощении огромных количеств чанга и ракши.

Вежливость требовала, чтобы за танцами в монастыре Тхьянгбоче последовало соответствующее празднество у нас; к счастью, мы привезли на такой случай ящик фейерверка. Теперь возникла проблема, где его пускать, не опасаясь устроить огромный пожар в окружавших нас лесах. Сам монастырь исключался, так как деревья подступали к нему слишком близко, а Пангбоче и Пхорче мы сочли слишком отдаленными. В конце концов наш выбор пал на Кхумджунг, красивую деревню, расположенную на голом плато высоко над Намче-Базаром (о последнем думать, конечно, не приходилось из-за недавно обнаруженных там двух случаев оспы).