По собственному желанию

— Да я не о том говорила, — с досадой сказала Софья. — У меня тоже нет таких комплексов, и плевать мне на всех этих интеллектуалов. Они выбрали себе эту дорогу — и пусть их.

— А мы выбрали нашу дорогу — и пусть нам, — с улыбкой добавил Кент.

— Нет, — возразила Софья, — не пусть нам. Наша дорога — это не только мы сами и наши дела.

— Ну разумеется, — почему-то рассердился Кент, — это и наши близкие, наши любимые, их судьбы, и наша ответственность за них, и все такое прочее…

— Твоя ирония недорого стоит, Кент.

— Да разве я иронизирую? Все правильно — в теории. Но что же делать, Соня? Вот заболей, не дай бог, ты или Маринка, — про Шанталь я уж не говорю, — и я пошлю к черту все мои цифири, буду ночами сидеть у ваших одров и делать все, что полагается в таких случаях и на что я способен. А во всякое другое, нормальное время я все равно занят прежде всего этой цифирью и, наверно, многого не замечаю. Ни, скажем, твоего плохого настроения, ни капризов Маринки да много еще чего… А раз не замечаю — наверняка делаю что-нибудь, да не так, как… чуткому человеку положено. Но ведь чуткость, доброта, человеколюбие, альтруизм, — черт знает, как все это назвать, — качества врожденные, не так ли?

— Отчасти возможно, — осторожно согласилась Софья.

— Ага, отчасти… А как велика эта часть?

— Ну, наверно, в каждом случае по-разному.

— Так… Значит, в определенных случаях возможен и стопроцентный… антиальтруизм, что ли? По твоей терминологии — бесчеловечность. Я не из таких ли?

— Нет, конечно, не наговаривай на себя. Если бы это было так, с тобой вообще невозможно было бы не только жить, но и работать.

— Ну, и на том спасибо. Выходит, работать со мной еще можно?

— Ты что, обиделся? — удивилась Софья.

— Да нет, Сонюшка, нет, — неожиданно ласково сказал Кент. — Просто вспомнил, как ты ставила этот вопрос. О возможности работать со мной.

— Ты считаешь, что я тогда была не права?

— Опять же нет. Наверно, я был тогда порядочным свинтусом. А ты женщина мудрая и вовремя все поняла. Да ведь не все так… Я, знаешь, до сих пор часто Наталью вспоминаю. Ни в чем никогда не винил ее, а сейчас тем более. И знаю, что по-другому у нас вряд ли могло получиться, а жалко все-таки. И себя, а еще больше ее. Ведь столько лет для нас обоих потеряно. И я был не прав, когда говорил, что ничего не боюсь. Но не того боюсь, что ты имеешь в виду, — жизни, людей, самого себя. Это все общие слова. Для меня люди — это прежде всего Шанталь, Сашка, ты с Маринкой, Сергей, остальные где-то в тени, на втором-третьем плане, не о них моя главная забота. Да ведь, наверно, у всех так, нельзя же скопом любить все человечество. Допустим, Сашку я потерял, хотя иногда и думаю, что не совсем, повзрослеет парень — может, и поймет меня. В вас с Маринкой я почему-то уверен — не может быть такого, чтобы мы оторвались друг от друга. А Шанталь… — Кент встал и прошелся по комнате. — Ох, Соня, вот где мой страх-то… Знаю, что ты не слишком высокого мнения о ней…

— Ну зачем так? — попыталась возразить Софья, но Кент прервал:

— Да нет, все так, я же не в упрек тебе говорю… Дело-то ведь в том, что ее, так сказать, объективные человеческие качества для меня, знаешь ли… как бы сказать поточнее… ну, не самое главное, что ли. Главное — что она для меня значит; А значит очень много. Дело не в красоте ее, в наши годы, сама знаешь, это не столь уж важно…

— Господи, да тебе ли о годах говорить!

— Да ведь и немалые уже, Софьюшка! К тому же однажды я уже обжегся на этом. Наталья-то ведь тоже, сама знаешь, очень недурна собой была. Вот тогда на меня это очень действовало! А когда на Шанталь женился, все по-другому было. Я ведь, правду говоря, не очень-то и любил ее тогда… если не сказать более.

— А она знала об этом?

— Ну, впрямую мы об этом не говорили, но догадывалась, это уж точно.

— Зачем же тогда женился?

— А зачем все женятся? — усмехнулся Кент. — Разве только от любви? От тоски, наверно, от одиночества, а потом… очень она мне нравилась. Да не тебе же объяснять, что нравиться и любить далеко не одно и то же. И не сразу до меня дошло, что выиграл я в этой лотерее… куда больше, чем сто или сколько там тысяч. Вот тогда и бояться стал, что потеряю ее. И до сих пор боюсь.

— А основания есть для этого?

— А разве для этого нужны основания? Боишься — и все. Лезет в голову всякая чертовщина. Вот думаю, например, что мы люди-то очень разные, — это не основание? Что вдруг обнаружит она во мне что-то такое, что ей очень не по душе придется, — не основание для страха? Знаю, что любит она меня, — а вдруг да разлюбит? Никто ведь еще не доказал, что любовь вечна… в пределах земных человеческих лет.

— А что сам разлюбишь, не боишься?

— И этого иногда боюсь. Хоть и уверен, что этого не будет, а все-таки боюсь… — Он улыбнулся. — Даже того боюсь, что когда-нибудь этот мой страх исчезнет, — вот до чего доходит, Соня…

Разговор этот, немало удививший Софью, был в последний приезд Кента, полтора месяца назад. А что до того, после тех страшных смертных месяцев? Пять лет еще Кент прожил с Натальей, и Софья только однажды, не удержавшись, спросила: