По собственному желанию

Отойдя от первого хмеля своей женитьбы, Кент поначалу довольно часто наезжал в Долинск: и дела незаконченные в институте оставались, да и с ними проводил немало времени. А потом все реже, случалось, и по месяцу не показывался. Даже — сейчас вот — полтора. Маринка, не выдержав, иногда срывалась в Москву, шла к нему на работу, они ужинали где-нибудь, Кент звал ее к себе ночевать, но она неизменно отказывалась, даже если Шанталь, не было дома, — по-прежнему на дух не переносила «актриску». Несколько раз она звала мать с собой, усмешливо поводя глазами: давай, ма, проветримся, навестим нашего ненаглядного. Софья Михайловна отказывалась: нет уж, стара я для таких электронабегов. Марина грозилась:

— Смотри, мать, будешь так говорить — и в самом деле старухой заделаешься.

— А я что, не старуха еще? — с показным смирением, кротко улыбалась Софья Михайловна.

— Фу на тебя! — сердилась Марина. — Да мы тебе еще такого жениха сосватаем, весь институт ахнет, а наш ненаглядный Иннокентий Дмитриевич за голову схватится.

— Отстань, балаболка!

— А что, ма? — дразнилась Марина. — Давай мы тебя и в самом деле замуж выдадим? Ты же баба еще хоть куда!

— Марина! — уже не на шутку сердилась Софья Михайловна. — Думай, что говоришь! Какая я тебе баба?

— Мужик, что ли? — изумлялась Марина и продолжала весело скалить зубы: — Думаю, маманька, думаю. Говорят же в народе: сорок лет — бабий век, в сорок пять баба ягодка опять! Вот ты у меня ягодка и есть! — Она крепко обнимала мать и кружила по комнате. — Сочная, наливная, спелая!

— Вот дурища-то вымахала… — качала головой Софья Михайловна. — Тебя самое надо замуж, и чем быстрее, тем лучше.

— Фигушки! — энергично встряхивала головой Марина. — Я на ваши с ненаглядным свадьбы-женитьбы насмотрелась, погожу еще годков пять, повыбираю. Меня в эту малину не скоро затянешь, пока не приспичит — хренушки! А тебе — в самый раз, пока не переспела, — гнула свое, похохатывая, Марина. — Давай за Ивана Михалыча, а? Мы это мигом устроим! Главный инженер и замдиректора — чем не парочка?

— Пошла вон! — прикрикнула, рассердившись уже по-настоящему, Софья Михайловна и заперлась у себя.

Марина прокричала вслед:

— Не сердись, ма, я же тебя люблю!

Иван Михайлович, главный инженер института, жизнерадостный толстяк лет пятидесяти пяти, действительно поглядывал на Софью Михайловну как будто с некоей робостью и «значением», что, конечно, сразу было замечено и служило, как догадывалась она, поводом для шуток. Но ничего серьезного тут, конечно, быть не могло…

Голоса за стеной еле слышны были, говорила все больше Маринка — о чем? Софье Михайловне очень хотелось бы знать это, да и не спалось, подмывало пойти к ним, посидеть вместе, но она знала, что дочь наверняка рассердится, и не на шутку, если она помешает их разговору. Да, доченька у нее вымахала не только ростом… Характерец — не приведи бог… До сих пор Софья Михайловна не могла до конца понять ее отношения к Кенту. Когда заходил о нем разговор, Марина обычно отделывалась шуточками и хохмочками не слишком высокого пошиба, в них, на первый взгляд, легко угадывалось что-то вроде пренебрежения к Кенту — явно из-за Шанталь, которую Марина по-прежнему и в грош не ставила. Но — взять хотя бы сегодняшнюю встречу. Ведь, пожалуй, ни разу в жизни Марина не встречала его с такой до неприличия бурной радостью, хотя расставаться приходилось нередко. И эти ее поездки в Москву, почти всегда неожиданные, звонки уже со станции: «Ма, у меня ровно две минуточки, сейчас электричка подойдет, я съезжу к Кенту, не жди меня, ложись…» А в какой ярости вернулась она однажды, когда ей не удалось его застать… Только что рыка львиного Софья Михайловна не услышала, остальное, кажется, все было… Во гневе ее шестифутовая дочурка закусывала удила до крови. В кого такая? Вроде бы ни Леонид, ни она сама шекспировским буйством страстей не отличались…

32

Разговор за стеной шел уже долгий.

Когда Кент вошел в комнату, Марина сидела на своей постели, прижавшись спиной к стене, и курила. Едва взглянув на него, спросила:

— Ничего, что курю? Потом проветрим как следует.

— Да кури, конечно.

— А твоя актриса в спальне курит?

— Далась тебе моя актриса! — с досадой сказал Кент, укладываясь.

— Еще бы не далась, — усмехнулась Марина. — Я бы не прочь узнать, чем она тебя приворожила.

— А зачем тебе это знать? — неласково осведомился Кент.

— Зачем? — Марина задумалась. — Ты не злись, пожалуйста. Если очень устал, давай спать, только когда я еще тебя увижу? А поговорить мне с тобой очень нужно.

— О чем?

— В основном о себе, конечно.

— У тебя какие-то неприятности?

— Да нет у меня никаких неприятностей… Не считая маленького пустячка — не знаю, что делать с собой, куда деть. А с кем об этом поговоришь? Не с мамой же.

— Почему же не с ней?

Марина вздохнула.

— Да потому, что мы с ней, говоря могучим канцелярским языком, люди разных поколений и, естественно, разных мировоззрений. У нее одно на уме: девка дурью мается, а лекарство от этого единственное — поскорее замуж выйти. Ты-то, надеюсь, не станешь этого говорить?