По собственному желанию

— Разве? А мне иногда кажется, что я многое помню. Где ехали и что снег шел… Шел снег?

— Шел. А что еще помнишь?

— Вроде останавливались где-то. Я еще подумал — мотор у тебя сломался.

— Я бензин доливал. Если бы мотор сломался, вряд ли мы сейчас говорили с тобой.

— Да мне уж Вахрушев говорил: опоздай ты немного — и конец мне. Выходит, опять я твой должник.

— А почему опять? — улыбнулся Звягин.

— Из-за Ольги… Почему-то я чувствую, что и тут я… виноват, что ли, перед тобой. И за смерть ее, и что так долго не ехал к ней, и за могилой не я, а ты смотрел, и вообще… что раньше не понял, что к чему. Правильно ты тогда говорил — надо было судить меня за нее. Ну да ладно, что старое ворошить. Ты лучше скажи, что дальше со мной будет. Дней через десять выпишут.

— Ну, что будет… — Звягин помолчал. — Домой поедешь, наверно, не знаю я, какие у тебя планы.

— А суд? — почему-то не удивился Георгий.

— Суда не будет, — как будто нехотя сказал Звягин.

— Это почему же?

— Да куда тебя судить? Тебе же как минимум на год инвалидность дадут.

— Да что ты… — Георгий усмехнулся. — А я и не знал. Значит, только поэтому ты и решил прекратить дело?

— Ну, во-первых, это не я решал.

— А кто?

— Прокурор. Я ему все, как было, выложил.

— Все?

— Да, — твердо сказал Звягин. — В тот же день, как привез тебя.

— В тот же день? — не поверил Георгий. — Ты же меня вечером привез.

— Ну и что? Я домой к нему ходил и ночевал у него. Мы же давно знакомы. А утром я сюда заходил, узнавал о тебе и Ларису забрал.

— Она что, здесь ночевала?

— Ну да, всю ночь сидела. И уезжать не хотела, я уговорил.

— И что же прокурор сказал?

— Сначала ничего, обещал подумать. Потом здесь с Брагиным разговаривал, с Вахрушевым, прилетал в Дьяково, расспрашивал Емельяныча, Синькова. Ну… и решили дела не заводить. Продукты почти все на склад вернули, недосчитались на сорок рублей с чем-то, я отдал Синькову. Так что ты в самом деле мой должник.

— Та-ак, — протянул Георгий. — Значит, опять пожалели. Первый раз от тюрьмы меня Ольга спасла, теперь — дырка в желудке. А в третий раз, интересно, кто спасать будет?

— А тебе очень в тюрьму хочется? — серьезно спросил Звягин.

— Да нет, конечно, но как-то уже настроился. А потом говорят же — бог троицу любит, — отшутился Георгий, но тут же посерьезнел: — Ладно, Женя, ты не больно-то мои слова… в строку ставь. Не по себе мне, понимаешь? Я ведь почти наверняка знал, что никакого суда не будет. У Вахрушева спрашивал, когда он о выписке говорил: «Что дальше?» Он тоже восвояси меня отправил. Я и подумал: если бы судом пахло, не может быть, чтобы ему об этом не сказали. Да и предчувствие какое-то было — не станете вы давать ход этому делу, опять меня пожалеете. И ты в первую очередь. Наверно, первый же и сказал прокурору, что не стоит дело заводить. Говорил, Женя?

— Говорил, — признался Звягин.

— Видишь, каким я отгадчиком стал… А вроде бы, по первому взгляду, не должен был ты этого говорить — уж больно зло тогда со мной на Бугаре разговаривал. И в каталажку не шутя ведь посадил, знаю. И что пять лет могут дать, тоже серьезно говорил.

— Ну, пять-то не дали бы, это я сгоряча сказал.

— Это уже детали, Женя.

Пришел сосед Георгия — лысый неопрятный старик с больными глазами. Георгий, покосившись на него, помолчал и стал медленно подниматься.

— Пойдем поговорим где-нибудь.

Они устроились на протертом диванчике возле худосочного фикуса, и Георгий тут же заговорил снова:

— Знаешь, очень меня задели твои слова о доброте. Не тогда, когда ты говорил их, — позже. А тогда я принял их за словеса — мало ли что говорят, пишут, в кино показывают, а ничего за этим нет. А когда ты сказал о Емельяныче, как он пытался выгородить меня… Знаешь, я как-то особенно не задумывался, какой я человек, злой или добрый. Само собой разумелось, что добрый. Раз на людей не бросаюсь, на работе никого не подсиживаю, плохо ни о ком не говорю, чужого урвать не пытаюсь, — конечно, добрый. А тут вот, пока лежал, много чего передумал. И между многих прочих вещей додумался и до того, что я — никакой. Не злой, наверно, но и не добрый. Таких, как мне кажется, большинство. А может, и нет, добрых-то, наверно, больше, это мне хочется как-то оправдать себя. Во всяком случае, я не такой, как Емельяныч. Я из-за незнакомого человека не поступился бы и малым, просто не додумался бы, что надо что-то для кого-нибудь сделать. Да и, как ты, не стал бы переживать из-за чужой беды… Ты-то действительно добрый, — со вздохом оборвал тираду Георгий.

— Пожалуй, — согласился Звягин.