По собственному желанию

Вахрушев помолчал, внимательно разглядывая его, и с сожалением сказал:

— Здорово ты изменился.

— Ты тоже.

— Да, надо думать. Что-то даже и не вспомню, какой я тогда был.

— Молодой был, красивый, статный.

— Да, был, — усмехнулся Вахрушев. — А сейчас ни молодости, ни красоты, ни стати — и всего за какие-то десять лет.

— А сколько тебе сейчас?

— Тридцать шесть, как и тебе.

— А выглядим-то, пожалуй, на все сорок пять, а?

— Пожалуй, — легко согласился Вахрушев. — Северные годы — они всегда длиннее обычных были… Ты все время здесь, что ли, работал?

— Нет, уезжал.

— А я с тех пор так и сижу здесь.

— Зачем? — неожиданно спросил Георгий. Вахрушев озадаченно взглянул на него.

— Странный вопрос… А тебя зачем на Север понесло?

— У меня профессия такая, особенно выбирать не приходится. А ты же хирург, говорят — даже блестящий, мог бы и в другом месте жить.

— Мог бы, конечно. Да ведь, знаешь ли, хорошие хирурги и тут нужны. И даже больше, чем в других… теплых местах.

— Только поэтому ты и сидишь здесь?

— И поэтому тоже, — спокойно подтвердил Вахрушев. — Между прочим, попади ты не ко мне, а к эскулапу средней руки, неизвестно еще, чем бы все кончилось. Я ведь тебя, можно сказать, уже  о т т у д а, — Вахрушев ткнул пальцем в пол, — вытащил.

— Выходит, повезло мне.

— Выходит, так.

— А я вот хреновый геолог оказался, — неожиданно для самого себя признался Георгий, — Ходил-ходил — и все попусту, только жену угробил. А теперь уже и ходить не придется. Так, да?

— Так.

— Ты обрисуй мне мои перспективы, Линкольн Валерьянович. Только откровенно.

— А тут не откровенно нельзя, Георгий Алексеевич. Перспективы у тебя не блестящие. Заштопал я тебя аккуратно, но ведь это болезнь такая… серьезная. Болеть будешь еще долго.

— А сколько именно?

— А вот этого не знаю, тут многое от тебя самого будет зависеть. Будешь беречься, соблюдать режим, диету, не пить, не курить — можешь прожить сносно.

— Сколько?

— Пока не помрешь, естественно, — улыбнулся Вахрушев. — Столько же, сколько и все, — лет семьдесят. Обострения, конечно, будут, особенно по осени и весне, по больницам и санаториям тоже придется попутешествовать. Ну, и работу, естественно, придется сменить. Наденешь нарукавнички и сядешь где-нибудь в управлении, подыщут тебе место… А вообще-то ты сам виноват, надо было раньше обратиться к врачам, давно ведь у тебя болело. И в поле в этом году ни в коем случае нельзя было идти. Благодари бога, что не так далеко забрался.

— И тут, оказывается, мне повезло.

— Конечно.

— А отчего эта дырка появилась?

— Ну, тут одной причиной обычно не обходится. И неважное питание сказалось, и нервишки у тебя подгуляли, и дымил, видно, как паровоз. Теперь тебе от курева напрочь отвыкать надо. Тянет курить-то?

— Да еще как!

— Ты, говорят, уже пробовал?

— Доложили?

— Конечно.

— Ты бы хоть таблетки какие-нибудь прописал мне, что ли.

— Таблетки тебе нельзя, придется отвыкать самому… Так-то, геолог, — невесело усмехнулся Вахрушев, — мобилизуй всю свою силушку волюшки, а чтобы ни одной сигаретки в рот больше не брал.

— Ясно…

Громко, требовательно зазвонил телефон. Вахрушев снял трубку, отрывисто бросил: «Да, слушаю», словно заранее знал, что ничего приятного этот звонок не сулит. Глядя на Георгия, буркнул кому-то: «Хорошо, сейчас буду» — и, бросив трубку, с сожалением сказал:

— Ладно, договорим потом. Иди спать, геолог.

Но договорить не пришлось. Дня два Вахрушева вообще не было, на третий он появился, но обошел только самых тяжелых больных, на минуту заглянул к Георгию, бесцеремонно задрал пижаму, сильно надавил на живот и, не обращая внимания на гримасу Георгия, сказал:

— Можешь ехать. Бумажки тебе старшая сестра выдаст, как приедешь, сразу иди в свою поликлинику, на ВТЭК. И помни, что я тебе говорил. Ну, прощай, геолог. — Вахрушев сильно тряхнул его руку и ушел.

Старшая сестра, передавая бумаги, долго и нудно объясняла, что нужно с ними делать, что можно ему есть, а чего нельзя. Получалось, что нельзя почти все, а можно кашки и паровые котлетки. Георгий невнимательно выслушал, торопливо попрощался, забыв поблагодарить, получил свои вещи и оказался на холодной, продуваемой всеми ветрами бугарской улице. Он вскинул на плечо рюкзак — и согнулся от боли, присел на скамейку. «Ну вот, и начинается новая жизнь… инвалидная».

До Красноярска он добрался в тот же день, а там самолета предстояло ждать почти сутки. Георгий, потолкавшись в аэропорту, зашел вдруг на почту и дал Кенту телеграмму: «Если можешь, встречай».

23

Встречала его Шанталь. Она спокойно стояла у выхода, в стороне от толпы, невнимательно вглядываясь в лица. Кажется, она не сразу узнала его. Георгий, уже и без того жалевший, что дал Кенту телеграмму, с досадой повел головой. Но нужно было улыбнуться на неуверенно узнавающий взгляд Шанталь, и он улыбнулся.

— Здравствуйте… — Он запнулся, пытаясь вспомнить ее отчество. — А где же Кент?

— Он не мог приехать, лежит с температурой.

Георгий промолчал. Он не мог припомнить, чтобы Кент когда-нибудь болел.

— Ну что, идемте? — предложила Шанталь.

— Надо багаж получить.

— Хорошо, я подожду.