По степи шагал верблюд

– А то ж я дура по‐твоему. – Глафира вздохнула, прошла на кухню и разожгла керосинку, пошурудила угли в печи, и совсем другим, обычным тоном произнесла: – Я сейчас вечерять накрою, перекуси малость.

– Мам, я их провожу, – гулко, глядя под ноги, сказал Евгений, – хотя бы до города. Вы мне соберите в дорогу чего поесть и вещей. И… и не смей слезы лить.

Глава 8

Жока, а по паспорту гражданин Российской империи Евгений Федорович Смирнов, с рождения мечтал о дальней дороге. Чтобы спать под открытым небом, слушать шелест совиных крыльев в темноте, ворошить угли в костре под нехитрые истории прокопченных караванщиков. Чтобы в ушах пели песни удалые ветра, а верный скакун уносил от опасности. Он мечтал пройти с отцом старинным караванным путем вместе с верблюдами и лошадьми, угощая их в дороге припасенным сухариком.

– Куда тебя тянет кровь‐то, неуемный Сяо Ши, – смеялся отец, с рождения называвший сына китайским именем, – по России замечательно ходят железные поезда, можно с комфортом доехать. Скоро и в степи дорогу построят, просто подожди.

Но сказочная Бухара как‐то не вставала в один ряд с пыхтящей железной дорогой. К ней нужно подходить верблюжьим караваном, обмотав животным ноги толстой кожей, накрутив на голове затейливую куфию, чтобы закрывала пол-лица, оставляя снаружи только глаза. Отец рассказывал, что в Бухаре восемьсот мечетей и среди них нет двух одинаковых, а главные размером с петропавловский базар и целиком покрыты драгоценной мозаикой.

Представлялось с трудом, но не верить родителю оснований не было.

И обязательно надлежало попасть в Китай: сначала к родичам, в многоголосую Кульджу – бывшую столицу Чагатая, сына великого Чингисхана. Говорят, там в старину кипел рынок аж из ста тысяч торговцев. Невозможно, чтобы все до песчинки развеялось по ветру, наверняка что‐то осталось, все‐таки военная столица цинского Синьцзяня. Отец обещал Жоке непременно посетить Китай, говорил, мол, наберем товара и пойдем попроведать очаг предков, посмотришь, откуда мы родом, познакомишься с теткой и кузенами. Сначала не заладилось с китайской стороны: революция, грызня. Следом началась большая война. В письмеце, доставленном услужливым почтальоном, сообщалось, что деда с бабкой не стало, не довелось Евгешке с ними познакомиться. Жаль. А теперь отец ушел один с караваном, как в старые добрые времена, а единственного сына не взял.

По ночам, глядя в пустоту окна, Жока слышал зов большой дороги, щедро обсыпанной по обочинам костями невезучих путешественников, эти кости прорастали маками или колючкой, в зависимости от того, каким был человек на земле. Он с детской наивностью верил в тайные маячки спрятанных сокровищ, о которых знали только степной ветер да престарелый верблюд, и сердился на свою судьбу, что не вылупила из яйца пораньше, когда железные дороги еще не охватили калеными обручами леса и пустыни, не сжали в удушающих объятиях глиняные своды караван-сараев с ароматом саксаула в открытых печах, с запахом мокрой слежавшейся кошмы и мягким перестуком верблюжьих копыт.

Предстоящая дорога до Петропавловска не являлась той самой мечтой о настоящем странствии. Он уже не раз наведывался то с отцом, то с дядькой в уездный город, бродил по рынкам, закупал товары для лавки. Даже сбежал туда однажды с сельской пацанвой, надеясь поступить на военную службу. Не добежали, конечно. За двадцать верст от Новоникольского поймали их, отодрали за уши и вернули домой. Но в этот раз все же впереди лежал настоящий судьбоносный путь, а не рядовая поездка по бытовой нужде. Потому что от ее успеха зависела судьба самого дорогого в мире существа.

Задолго до рассвета погасло опахало пышного фонаря перед крыльцом Шаховских. В темноте, как воры или шальные люди, хозяева усадьбы выносили сундуки и котомки, узлы, шляпные коробки и корзины со снедью, припасенной в дорогу. Провожали их только старая Матрена да верный Елизарий. Двое старостиных сыновей – Митька и Артем – вызвались отправиться в дорогу, чтобы защитить от лихих людей. Князь растрогался, а Дарья Львовна, кажется, наконец‐то поверила в реальность угрозы, когда дюжие молодцы с сумрачными лицами уселись в крепкую телегу, скупо попрощавшись с отцом. До последнего мгновения княгиня не верила, что весь этот маскарад всерьез, взаправду. И то, что Матрена заботливо нарядила ее и Полину в свои затрапезные зипуны поверх дорогих дорожных платьев, и то, что всегда элегантный Глеб Веньяминыч ехал верхом в заломленной набок крестьянской шапке и потертых, отвисших на коленях шароварах, и то, что сыновья Елизария не в шутку, а всерьез спрятали под сеном обрезы и остро отточенные казацкие шашки.

Ехать решили не в крикливом пыхтящем автомобиле и не в привычном лакированном экипаже, а в простецкой старой почтовой карете, откуда‐то раздобытой старостой. Наверное, издавна заготовил для каких‐то нужд, а для каких – о том и помыслить страшно. Расщедрился – и низкий поклон ему.