По степи шагал верблюд

На самом деле художнице очень хотелось попробовать старинную технику. Жока тщательно очистил и отполировал внутреннюю поверхность крышки часового футляра. Княгиня выпросила у портье лупу, взяла тонкую спицу и начала процарапывать посеребренную медь, выводя знакомые уши, скулы, губы. Натренированные штрихи ложились уверенно, родное лицо проступало, как будто его изначально отлили рельефом на металле. Трех сеансов не потребовалось, Полина обозначилась уверенной графикой. Дарья Львовна наскребла ламповой копоти в одну чашечку, извести – в другую, смешала их с лаком и начала расписывать портрет. Белое и черное намертво врастали в свежие царапины; если результат не удовлетворял, на помощь приходил скипидар. На второй день занялась светотенями, добавила объема, немножко подпустила блеска в глаза. Сама удивлялась, как быстро портрет становился живым.

Когда пришла очередь писать Евгения, художница уже набила руку, она процарапывала вторую крышку увереннее, краски клала решительнее, разбеливала смелее. Княгиня не справилась с плоским азиатским носом, поэтому бросила его на полдороге, так что кончик висел отдельно от переносицы. Глаза вполне удались, но смотрели гневно. Чуть подсвеченный сзади затылок не влез в кружок, зато шея оказалась длиннее, чем в жизни. Дело осталось за малым – залакировать. И вот уже обычные часы превратились в памятные медальоны.

А Жока, подувшись пару деньков, снова подступил к Полине с разговорами, которых та и боялась, и ждала:

– Я не могу тебя отпустить, Поленька… Я знаю, что сейчас не время для объяснений… И для сватовства не время… Я думал добиться чего‐нибудь и тогда уже… Но и расставаться тоже нельзя. Я без тебя не смогу.

– Так это у тебя предложение руки такое? – Полина прыснула в ладошку. Невзирая на мрачные декорации, его жениховство звучало комично.

– Д-да… да, я прошу тебя стать моей женой! – Евгений повысил голос, и княжна зашикала на него: как бы родители не услышали.

Весна вступала в свои права при любой власти, ей революция нипочем, она и не такое видала. Гибкие вьюны подкрадывались к самому окну и заглядывали в сны сквозь неплотные занавески. Еще чуть‐чуть, и запахнет сиренью, тогда станет совсем невмоготу противиться любви, пусть хоть все армии мира выступят против тех, кто хочет быть вместе.

– Ты должна мне ответить.

Они вышли на променад, завернули в подворотню и обожглись о разросшийся шиповник. Жока смотрел хмуро, требовательно.

– Дай мне время, – попросила Полина, сама не зная, что отвечать ему, а что – отцу с матерью, – а пока вот тебе на память. – Она держала в руке отцовские часы. Щелкнул замочек, и над поношенным циферблатом улыбнулась монохромная Полина.

Жока протянул руку:

– А мой портрет покажи?

Полина вытащила второй у себя из‐за пазухи, на долю секунды сверкнув ложбинкой между вольными грудями. Футляр висел на тоненькой цепочке, совсем не подходившей грубым мужским часам. Евгений не смотрел на свой портрет – до него донесся запах молодого тела. Он представил, что когда‐нибудь будет трогать, целовать ее везде, где только пожелает, и закружилась голова.

– Давай и тебе на шею повешу. – Полина потянулась, и он наклонился, оттопырил ворот, подставляя крепкую смуглую шею с рельефной струной медиальной мышцы, как у породистого скакуна.

Княжна приподнялась на цыпочки, ее руки оказались у него за затылком, часы скользнули под рубашку, обласкав грудь прохладным прикосновением. Евгений сам не понял, как его губы оказались на Полиных, просто так сложилось.

– Нет, не сейчас, еще не время. – Она отстранилась и убежала собирать пожитки, а он стоял и думал, обидел ли ее или все так и должно случаться.

Приличный вагон с буфетом и одетыми в униформу служащими, с зеркалами и мягкими диванами в купе первого класса настраивал на мирный лад, как будто семейство ехало отдыхать или проведать столичную родню. Вокруг вокзала заливались белопенными руладами кусты цветущей черемухи, даже сквозь паровозную гарь просачивался их воодушевляющий аромат. Правда, толпы осаждавших перрон мигом отрезвляли, да и красные банты на кожанках не позволяли забывать, откуда и почему они бегут.

– Глебушка, зачем ты купил три купе первого класса? – спросила Дарья Львовна у супруга, когда они разместились в вагоне.

– А как иначе, Дашенька? Как смогут эти джигиты нам помочь в случае непредвиденности, если будут спать в конце состава?

Княгиня расположилась с княжной, Глеб Веньяминыч – с Евгением, а Митька с Артемом.

Тронулись. Дамы от возбуждения забыли всплакнуть, а князь, судорожно перебиравший кипу документов, прихваченных на всякий случай, вообще не заметил, что поезд тронулся. Сыновья старосты Елизария неприкрыто радовались свободе – видать, нешуточно запрягал их по хозяйству ретивый родитель.