По степи шагал верблюд

Шаховский силился понять и не мог, что же проповедует сей большевистский священник, но на всякий случай кивал. А Сватьев, довольный тем, что нашлись слушатели, заливался соловьем касательно реформ, которые новая власть учинит вместе с новой епархией:

– Теперь каждый сам себе хозяин, и наши попы не хуже́е оренбургских. С чего нам их назначенцев привечать? У нас и свои, местные, семинаристы имеются.

– Постойте, это с каких же пор в Челябинске духовную семинарию открыли? Что‐то я не слыхал о таком, – рассеянно спросил князь.

– Не открыли, так откроем. И выпестуем. И станем духовным оплотом всея Сибири. До самого Екатеринбурга.

– Прекрасный замысел, – похвалил Шаховский, хотя так и не смог уразуметь, чем челябинские попы лучше оренбургских. – А Богу‐то не все едино?

Сватьев крякнул и надолго замолчал.

Еще несколько раз пробегали сквозь вагоны потные гимнастерки, гремели винтовки, цепляясь за медные поручни. Наконец состав тронулся, Шаховские облегченно вздохнули. Назавтра ждали в окнах Уфу, но загадывать боялись.

Утро застало путешественников в чистом поле. Тихо. Неподалеку проходило стадо на выпас, мирное мычание обтекало вагоны. Вдали чернели срубы. Ровные верхушки деревьев подсказывали, что они посажены заботливой рукой. Ни паровозного скрипа, ни гари. Будто поезд прибыл на станцию Пасторалька.

– Молочка не желаете? – В купе к Дарье Львовне заглянул Артем.

– Почему стоим? – Она отпила теплое, с горечью полыни парное молоко из подкопченной вагонной кружки и поморщилась.

– Паровоз забрали. Чехи взбунтовались. Нам теперь здеся стоять до скончания веков. – Старостин сынок хитро зыркал из‐под кепки – по всей видимости, ему такая перспектива представлялась забавной.

В купе, отодвинув плечистого Артема, просочился Глеб Веньяминыч, за ним маячила макушка Евгения.

– Белочехи утомились ожиданием и подняли восстание в Петропавловске, зря мы уехали. Теперь Бурлаку не до экспроприаций. Жили бы себе спокойно.

– Как же так? А вернуться? – Дарья Львовна всполошилась и даже вскочила, готовая начать собираться, складывать в дорожные узлы шали и притирки.

Полина Глебовна с надеждой смотрела на мать с отцом. А вдруг все сложится и они поедут назад? И не надо придумывать и краснеть. Но и косвенные обвинения в адрес Жоки не оставляли ее равнодушной. Что значит «зря»? А вдруг бы не сложилось этого восстания? Что тогда?

– Напрасно или нет мы покинули Новоникольское – это только время покажет, – веско постановил князь. – Сейчас другого выхода нет, кроме как сидеть в этом селе. Все паровозы угнали, возвращаться не на чем.

– Что за село?

– Это Сыростан – станция, до которой едет наш сосед. Кстати, где он?

Священник мирно почивал в своем купе; ни коровы, ни вагонная суета не мешали ему досматривать сны. Узнав, что поезд остановился именно перед Сыростаном, он несказанно обрадовался и, исполняя долг гостеприимства, пригласил Шаховских переждать в доме его тещи, которая весьма кстати искала постояльцев. Он даже вызвался прислать за ними телегу, так что прозрачное майское утро не обещало неприятностей.

Через час каурая уже везла чемоданы и саквояжи по ухабистой дороге. Село оказалось большим, с нарядной высокой церковью. Оно спускалось с живописного холма, изгибаясь и поблескивая прудами, – так оброненный красавицей нарядный платок стелется по ветру, сверкая шелковыми нитями. Центр покоился в долине, защищенной горами. Зеленые склоны обманчиво обещали покой. На возвышении приосанился Крестовоздвиженский храм – четверик с луковичным куполом и шатровой колоколенкой, достаточно большой и стройный для села, не в пример обычным тыковкам на грядках, которыми обросли российские глубинки. Сватьев по дороге рассказал, что на церкви установлены целых семь колоколов, а вес наибольшего из них аж сорок пудов.

Добротные деревенские постройки радовали глаз: просторные дома на высоких каменных цоколях, сложенные из опрятных крепких бревен, прочные скотники, приветливая старостина изба с жестяным петушком-флюгером. Кое-где возвышались верфи голубятен. Теща Сватьева, давно выдавшая замуж всех четырех дочерей, обитала вдвоем с тихим непьющим супругом на окраине села. Шаховским она предоставила две смежные комнаты с большим количеством окон, плотно заставленных деревянными ящиками с рассадой. Круглый стол под вышитой скатертью с недеревенской строгостью встретил постояльцев: ни сундуков, ни полатей.

– Я ж знамо, как господам угодить, – довольно улыбнулась хозяйка, – щас расхлебеню[58] окна, пущу свеженького, с саду.

И вправду, из раскрытого окна полился настоящий горный бриз, чистый и прохладный, как тающая во рту льдинка, с нотками цветущей смородины и просыпающейся земли. Жока, Артем и Митрий расположились в просторных сенях.

Никто не знал, сколько продлится ожидание, поэтому багаж не распаковывали, готовые без промедления тронуться в путь. Красноармейцев на улицах не встречали, но по осторожному шепоту хозяйки догадывались, что они недалеко и могут нагрянуть в любую минуту.

– Вы пока в баньку, а я латку[59] вытащу. – Хозяйка полезла в погреб.