По страницам "Войны и мира"

Вот он едет в отпуск в Москву, уже въезжает и дума ет: «Скоро ли? Скоро ли? О, эти не-

сносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!»

Мне всегда вспоминается Пушкин: «Пошел! Уже столпы заставы Белеют; вот уж по Тверской

Возок несется чрез ухабы. Мелькают мимо будки, бабы, Мальчишки, лавки, фонари, Дворцы, сады,

монастыри, Бухарцы, сани, огороды, Купцы, лачужки, мужики, Бульвары, башни, казаки, Аптеки, ма-

газины моды, Балконы, львы на воротах И стаи галок на крестах».

У Пушкина так въезжает в Москву Татьяна, но ведь видит-то он сам, так он увидел Москву,

привезенный туда фельдъегерем из ссылки в 1826 году, через двадцать лет после Николая Ростова.

Но и не только Пушкин. Разве мы все не так же нетерпеливо подъезжаем к родному дому, с

умилением узнаем самые обычные предметы и огорчаемся, когда родной долгожданный дом стоит

«неподвижно, нерадушно...» Так знакомо и то, что испытал Николай через несколько минут после при-

езда: «Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали: но первая минута его встречи

была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он все ждал чего-то еще,

и еще, и еще».

И эта естественная легкость, с которой он — офицер, взрослый мужчина — входит в свой дет-

ский мир; ему понятно и «сожжение руки линейкой для показания любви», и Наташина болтовня, и

то, что она пыталась надеть его сапоги со шпорами, а Соня кружилась по комнате, раздувая пла -

тье,— все это, оказывается, было в нем все долгие месяцы под ядрами и пулями, а теперь ожило и

расцвело.

Конечно, он уже мужчина — мы видели это под Аустерлицем. Но ничто вернее не доказывает,

какой он еще мальчишка, чем его старанье утвердить свою взрослость. «Отчаяние за невыдержан-

ный из закона божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Со -

ней — он про все это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь.

Теперь он — гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака

на бег... У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером... Он дирижировал мазурку на

бале...»

Весь этот приезд домой проходит под знаком самоутверждения, необходимости доказать всем

и себе самому, что он взрослый, Соней ему заниматься некогда; у него мужские дела: обед в Ан-

глийском клубе, дуэль Долохова с Пьером, карты, бега...

У старого графа Ростова другие заботы: перезаложить все имения, чтобы Николушка мог

завести собственного рысака «и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве

не было, и сапоги самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами...»

Потом старому графу приходится приложить немало сил, чтобы замять участие сына в дуэли и

пристроить его в Москве.

Николай всего этого не замечает, как не замечаем мы все забот родителей. Он не замечает

даже того, что Долохов влюблен в Соню, — об этом сказала ему Наташа, которая не любит Доло-

хова и чуть не поссорилась из-за него с братом. Но Николай занят своей мужской жизнью,

большую часть времени он проводит вне дома.

И вдруг происходит крушение. Не пустяк, не мелочь — катастрофа. Долохов отлично знает, что

значит для Николая проиграть сорок три тысячи, но он холодно мстит; он-то проиграл Соню!

48

Есть несколько сцен в «Войне и мире», которые невозможно толковать — только перечиты-

вать и вспоминать свое. Такова сцена между Николаем и отцом после проигрыша. Мы видели все

муки Николая в гостинице у Долохова, когда «вся игра сосредоточилась на одном Ростове», проигрыш

рос; Николай «то молился богу... то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку. .

спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке, и с столькими же очками карту пы -

тался ставить на весь проигрыш...»

И бесконечно вертелись в его голове мысли — как у Пьера, когда он расстался с женой.

Но Пьер думал о добре и зле, обвинял себя, а Николай старался себя оправдать: «Я ничего не

сделал дурного. Разве я убил кого-нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несча-

стие?..»

Он с д е л а л дурное — и за это ему такое несчастье. Но он никогда не поймет своей вины. Он

виноват в том, что не умеет думать. Наташа чутьем поняла, что Долохов злой человек. У Николая не

хватило на это чутья, а умом он понять не может; ум его не развит, он не умеет им пользоваться.

Да, он научился быть мужчиной в том понимании, какое ему доступно. Проиграв сорок три

тысячи и услышав спокойное замечание Долохова: «А устаешь, однако, так долго сидеть», — он так

же спокойно отвечает: «Да, и я тоже устал», хотя про себя думает: «Теперь пуля в лоб — одно остает-

ся». У него хватает достоинства не позволить Долохову рассуждать о Соне: «Моя кузина тут ни при

чем, и о ней говорить нечего!»

Но, приехав домой, к отцу, он снова становится мальчишкой: «Папа, я к вам за делом при-

шел. Я было и забыл. Мне денег нужно».

Все, что он говорит дальше, так же безобразно, как: «Я было и забыл». Он понимает,