По строкам лавандовых книг. Часть 2

Судя по солнечным лучам за окном, уже около полудня. Мой желудок бурчит, требуя завтрак, к которому нас приучили за последнее время, но сегодня нет ни традиционных посиделок с просмотром теленовостей, ни звонких эфоров, распоряжающихся, что мне надеть и сколько есть. Завтра бал. Будем ли мы участниками представления, теперь неизвестно. Я поднимаю футболку Прим и аккуратно провожу пальцами по ребрам – ощупываю, нет ли смещений и переломов.

– Не крутись! Дай посмотрю, – ругаю Прим за ерзанье.

По первым признакам нет, только ушибы мягких тканей. Он морщит нос и то всхлипывает, то задерживает дыхание.

– Дэл, так не может продолжаться, ― шепчет на выдохе Прим.

Он прав. Наше время, что мы настойчиво тянули, подошло к концу и теперь нужно выбираться отсюда. Лучше уж умереть, чем ждать следующих пыток.

– Я знаю. Мы тут долго не проживем.

Что дальше делать не знает никто из нас. Мы заперты в игре со смертельными правилами, где невозможно просчитать следующий ход наперед.

Аккуратно облокачиваясь на высоко сложенные подушки, он тянет ко мне руку.

– Иди ко мне.

Я податливо наклоняюсь вперед и позволяю его руке скользнуть у меня по спине. Кладу голову на плечо и тихонько, чтобы не сделать больно, обнимаю, прижимаясь как напуганный котенок к крепкой груди. Куда нам бежать? Где есть место для нас? Мы всего лишь взрослые дети, но сумели застрять между двух политических сил, что, не жалея жизней людей борются за власть.

Я не понимаю даже смысла многих лозунгов, за которые люди, что ещё вчера были соседями, готовы пролить кровь друг друга. Вот, к примеру: «Мы держим курс на Западный Альянс», у Джоува. О чем вообще это должно мне говорить? Кто сказал, что вступление (за которое ещё нужно побороться и выполнить целый список требований) в сборище каких-то других государств, что своим менталитетом, ценностями и культурой далеки от принятых у нас, поможет нам вывести качество жизни граждан на уровень выше? Если мы внутри своего государства не смогли наладить процесс так, чтобы все дети имели одинаковые возможности в обучении, все люди имели одинаковые права, не делились на классы, чем нам поможет этот Альянс? А у ОНР: «Мы против тоталитарного режима! Даём право выбора и уважаем выбор каждого». Серьезно? А в чём же разница между вашими методами предоставлять право выбора и тоталитарным режимом Патриума, если народ боится даже одежд, что выбиваются из ряда утвержденных цветов? Несомненно, я была одна из самых недовольных своей жизнью граждан Патрума, но всё же ломать систему путем убийств никак мне не казалось привлекательным.

Что с нашим домом сейчас?

Прим прижимает меня одной рукой к себе, поглаживает большим пальцем по плечу: так он прогоняет прочь все печали уже который год. Сегодня воскресенье – день синего цвета по мнению Прим, или цвета его синяков, как по мне. Как после таких совпадений противиться признанию чудаковатой классификации?

Уютно уткнувшись носом в объятия друга, я чувствую себя как дома. Интересно, что бы мы делали сейчас если бы не мятеж, что перекинулся огнем революции нам на голову? Наверняка сегодня на обед Лидочка приготовила бы рагу из овощей и курицы, или тушеный булгур с индейкой в сливочном соусе. Я бы сейчас не отказалась от любой еды. Мэл вскарабкалась бы на меня, изображая наездницу, а потом обнимала бы, своими маленькими ручками и будила, чтобы я успела собраться на работу. Жизнь, оказывается, была не такой плохой, как я считала. Думать о Мэл и о жизни, что никогда ко мне не вернется невыносимо.

Слишком крепко прижав искалеченное тело Прим, я слышу его всхлип. Поднимаю глаза, одаривая его вопросительным взглядом, мол: всё в порядке? Наши лица в сантиметре друг от друга, а взгляды тепло соприкасаются. Румянец заливает щеки.

Друг? Любимый? Просто мальчик из соседнего окна? Мои чувства к этому парню настолько неоднозначны, что похожи больше на целую палитру оттенков, чем на четко обозначенную цветом краску.

Я запуталась в этих смешанных отношениях. Мы можем лежать в одной постели, прижиматься друг к другу и ничего кроме уюта и комфорта не чувствовать, но в то же время, иногда, одного только его взгляда хватает, чтобы разжечь внутри целый пожар постыдных желаний. Знать бы, что Прим на самом деле думает по этому поводу. Он говорил, что любит меня несколько раз, но абсолютно в другом контексте, и каждый раз у меня не было повода ему не верить.

Что между нами происходит теперь? Я боюсь, что однажды не смогу подстроиться под его желания, связанные со мной, причём сложно угадать, кто в тот момент будет желать большего, чем дружба, и наша шаткое примирение рухнет. Знаю только одно – оттенки этой палитры чувств разукрашивают мою черно-белую жизнь на фиолетовом поле страхов.

– Помнишь, как в девятом классе, у нас в школе был концерт ко дню Патриума? ― нашептывает Прим, не отрывая от меня своих светлых глаз. ― Главным организатором в тот год выбрали Антониуса, он заставлял нас все тексты на латыни рассказывать.