По строкам лавандовых книг. Часть 2

Не знаю радоваться мне или злиться на него. За последние годы у него должно быть было время обдумать стоит ли подпускать к себе так близко сумасшедшую девчонку, от этого на душе становится легче. Я никогда не видела жалости со стороны Прим. Поддержку – да, любовь – да, ласку, но жалости – никогда! Можно вздохнуть с облегчением, но почему-то на душе залегла обида.

– Не понимаю. Откуда ей знать об этом?

– Хворь не пощадила её дочь в то время. Только ты смогла выбраться из своих кошмаров живой, а она…

Как я раньше не замечала особое к себе отношение со стороны этой несчастной женщины? Внутри меня растет камень, он тянет душу вниз. Как же больно должно быть ей было смотреть на меня всё это время. Наверняка она часто думала, почему хворь забрала её дочь, а не меня. А может наоборот и Лидочка прониклась ко мне своего рода материнской любовью, из-за того что я напоминаю её дочку? Она была ко мне добра. Всегда старалась заботиться, пусть пустяками, но все же. Это желание накормить меня и порицания за моё ужасное поведение…. Наверное, она капельку, но все же возмещала за мой счет утраченную возможность дарить материнскую заботу. Теперь нет рядом и меня. Возможно она уже воссоединилась с дочерью на небесах. Ах, Лидочка… Мне больно об этом думать.

– Правильней будет сказать – я осталась в своих кошмарах до тех пор, пока буду живой. Из нас двоих выбраться удалось только ей.

Почему я не помню ничего о том, как болела? Видимо, вспышки памяти и тогда ослепляли меня забытьем. Как же хочется рассказать Прим, что я видела, перед тем как отключится, но, боюсь, Сонечка была лишь частью больной фантазии, а теперь, когда он знает про болезнь не хочется показывать своё сумасшествие в полном масштабе.

Я рывком срываю катетер. Хочу убраться из этой психушки. Писк капельницы подает медицинским работникам знак тревоги. Меньше чем через минуту в палате появляется тот самый доктор, что с помощью психотропных транквилизаторов сумел просочиться в мой сумасшедший лавандовый мир.

Далее все происходит очень быстро. Прим выгоняют и больше не впускают, до тех пор, пока ряд узких специалистов не заглянут в каждую щелочку моего тела и не зададут мне ряд тупых вопросов, таких как к примеру: как звали твоего кота? Зачем спрашивать, если они сами не знают правильный ответ? Я ведь могу ляпать языком что угодно!

Ближе к вечеру я в полном объеме ощущаю последствия трехдневного лечения психотропами: меня знобит, я потею, и ломит все кости. Организм всеми правами и неправдами требует пустить по венам целительный эликсир, что сотрет до фиолетового полотна тревоги и мысли, а тело окрылит и сделает невесомым. Увы, но смуглый врач только светит фонариком в глаза и отрицательно качает головой, мол пришла в себя, теперь справляйся без помощи синтетических средств.

Ночь просто ужасная. Простыни пропитаны потом, а от боли уже невозможно дышать без стона. Сны похожи на жёваные отрывки всей моей жизни, той, где Матис был самым страшным кошмаром. Сейчас война лидирует в списке страхов, она вытиснула подонка из первых рядов. Ближе к рассвету терпеть ломку становится невыносимо, я кричу что есть мочи, плачу и требую впустить ко мне Прим. Мне так плохо, что даже плевать, как он отреагирует на ужасный вид и неадекватное состояние, я только надеюсь, что в его объятиях эта пытка отпустит моё тело. Никто, конечно же, на меня не реагирует.

Под утро я то ли наконец-то выбиваюсь из сил и засыпаю, то ли попросту теряю сознание. Чувство разницы между этими двумя состояниями уже давно стерто. Струи ледяной воды помогают хоть немного прийти в себя. Абсолютно голая, измученная, я сижу, опираясь спиной об холодный кафель в душевой, в то время как Бри замачивает меня под струями контрастного душа. Далее рвота горькой желчью и снова ломота в теле, озноб. Организм требует дозу лекарств, что облегчат состояние хотя бы до сносного.

Меня возвращают в Форд, видимо, чтобы подальше убрать от таблеток и капельниц, в поисках которых я громила всё на своем пути в местной психушке, где меня и пристрастили к лекарствам. Из нянек ко мне приставали Бри, парочку уборщиц и престарелую медсестру. Медсестра приходит один раз в день, обработать ссадины, померить давление, температуру и посветить своим дурацким фонариком в глаза. Сегодня я обещала её убить, если она не уколет тот самый эликсир невесомости, что в мгновение может прекратить эти муки, но она, даже задыхаясь от моих рук на её шее сказала, что эта просьба невыполнима.

Уборщица, наиболее востребована сейчас. После каждого, когда удачного, а когда и нет приема пищи, что Бри заставляет меня в себя толкать не менее четырех раз в день, я всё выдаю обратно, и, пожалуй, она меня уже ненавидит, за лужи рвоты буквально в каждом углу комнаты. Почему я до сих пор не умерла?