По ту сторону Дома (СИ)

Овца плохо знала Кошку, а Кошка хорошо знала этого мужчину по рассказам Крысы.

— Я бы не стала так разговаривать с отцом, — охотно согласилась Кошка, и на лице Овцы мелькнуло довольное одобрение, но слишком рано. — Я бы такому отцу сразу вилку в глаз воткнула.

Кошка развернулась, чтобы не видеть вытянувшихся лиц и поспешила уйти, чтобы слышать как можно меньше Овечьих причитаний.

***

Хоть в тюрьме, хоть в церкви всегда можно достать запрещенные препараты. Что уж говорить про «социализированно-благополучный» Дом. И всегда и везде есть личности, осведомленные, как из разрешенных веществ сделать запрещенные.

Кошка замешивала в эмалированной кружке субстанцию из порошка, воды и дурно пахнущей эмульсии. В мультфильме в этот момент непременно появилось бы облачко в виде черепа с костями. Кошкины голова и сердце были абсолютно пусты, поэтому руки работали резво и ни разу не дрогнули. Будто разум, опасаясь гигантской перегрузки, начисто отключил все переживания.

Мимо пролетела крупная жужжащая муха, и Кошка проследила ее полет до самого слухового окна, из которого она вылетела попытки с двадцатой. Посмотрела на стакан с прозрачной жидкостью. Если не знать, что там замешана смерть, примешь за обычную мутную жижу, заменяющую домовцам алкоголь. Она аккуратну взяла стакан и пошла к своему крылу. Движения ее были еще более медленными и плавными, чем обычно, — не хотелось без необходимости растрясывать жидкость.

Она была бы рада, если бы в спальне кто-то был. Но кроме стайки котов и их хозяйки там было пусто. А скоро должно было стать еще более безлюдно.

Кошка включила свет и взглянула на Кошатницу. Та чахла на глазах. Щеки ввалились, делая лицо похожим на египетскую мумию. Мутный взгляд добавлял схожести с живым мертвецом. И, самое ужасное, во всем ее теле читалась печаль умирающей души.

Кошатница собиралась поинтересоваться, с какой стати Кошке не пьется чай в другом месте, но раздавшееся со всех сторон кошачье шипение доложило ей, что это совсем не чай.

В ее глазах мелькнула искра удивления — она уже не надеялась, что подруга осмелится помогать ей. А потом блаженное расслабление — она все-таки согласилась… Верная, умная Кошка. Она-то в отличие от других добреньких гуманистов понимает, как тяжело дается такая жизнь. Кошатница приняла бы ее отказ, хотя всем сердцем истинно надеялась на согласие.

А Кошка так и замерла со страшным зельем в руке. Оно неожиданно начало жечь кожу, так что больше всего на свете хотелось выбросить мерзкую кружку. Кошка вдруг почувствовала себя десятилетней девочкой, впервые оказавшейся в не слишком дружественном пристанище. Одинокой и напуганной. На глаза навернулись слезы, и Кошке стоило немалого труда их сморгать.

— Не надо, — с надеждой прошептала она, тоскливо глядя на Кошатницу.

Кошатница устало прикрыла глаза, а когда открыла их, Кошка не узнала ее — лицо разгладилось и приобрело расслабленное выражение не обремененной никакими проблемами молодой девушки. Оно стало возвышенно-одухотворенным, будто перед Кошкой появился из небытия совершенно другой человек.

— Прости, Коша, — улыбнулась эта новая Кошатница, и у Кошки упало сердце, настолько очаровательной она стала. Такой бы она была, если бы не чертов полиомиелит? — Но это мое окончательное решение. Ты же сама говорила о свободе выбора. Это — мой. И если бы не ты, я бы его все равно не осталась. Но сделала бы это гораздо более странным и страшным способом.

Кошка закусила губу и шагнула ближе. Пару секунд посмотрела на кружку, где уже выпал осадок. Потом на озаренную надеждой Кошатницу.

— Я не могу, — затравленно выдавила Кошка.

— Знаю, — кивнула Кошатница. — Поставь на тумбочку.

Кошка не слушающимися руками выполнила последнюю просьбу, стараясь не смотреть на Кошатницу. Прощальная истерика — не то, что той сейчас нужно.

— Принеси соломинку, — это уже мохнатому коту.

— Я… — начала было Кошка, но горький комок напрочь сжал горло, помешав продолжить. Всхлипнув, она развернулась и поспешила к выходу. Огромная часть ее души рвалась перевернуть тумбочку вместе с несчастной кружкой, но острый взгляд в спину настрого запрещал это делать.

— Кошка, — уже на пороге окликнула Кошатница, и голос ее дрогнул. — А ведь я права была: и путешествие у тебя было, и «дурак»…

Кошка хмыкнула прямо сквозь слезы:

— Не ту девушку прозвали Ведьмой.

На душе стало еще поганее от некстати зародившейся надежды.

— А Кошкой именно ту, — окончание фразы утонуло во всхлипе, и Кошка чуть ли не бегом бросилась прочь.

Она не могла больше оставаться в Доме и, не разбирая дороги, вылетела во двор. Старый охранник, как на зло, был на месте, но Кошку это не остановило. Она юркнула на задний двор, к зарослям за собачьей будкой. Рыжая в детстве показала ей этот лаз, и сейчас Кошка была благодарна ей как никогда.

Густые заросли сильно расцарапали бока, но Кошка не чувствовала боли. Ее окружили собаки, ожидающие вечерней кормежки, но тщательно обнюхав, потеряли к ей всякий интерес — от нее пахло горем и смертью, а никак не мягким хлебом. Кошка побрела прочь, не разбирая дороги от слез.

***